Нарушитель спокойствия

Он раскрыл на коленях папку и откинулся на спинку черного кожаного кресла. Аккуратные стопки таких же скоросшивателей лежали на ковре слева и справа от него, создавая впечатление, будто деятельность всемирно известного психиатра носит по преимуществу канцелярский характер.

— Хорошо, мистер Уайлдер, — сказал он. — Думаю, мы с вами сработаемся. Для начала позвольте задать вам несколько стандартных вопросов, после чего я выпишу лекарства, и вы отправитесь по своим делам. Вас это устраивает?

В тот день У айлдер прибыл домой с четырьмя флаконами таблеток, брякавшими в карманах пальто. Он уже собрался поместить их в аптечный шкафчик, но вдруг сообразил, что будет лучше держать их не здесь, а в своем офисном столе или в квартире Памелы. Разглядывая каждый флакон при ярком свете в ванной, он попытался запомнить мудреные названия препаратов. Бринк заверил его, что названия ничего не значат — это всего лишь глупые выдумки фармацевтов, — однако они сбивали с толку, как иностранные слова, вкрапляемые в чью-то речь. И как ему, черт возьми, прикажете отличать хилафон от халдола или плитиум от плутола? Один из этих препаратов был транквилизатором, другой антидепрессантом, третий Бринк назвал антипсихотиком, помогающим оправиться после нервного срыва. Да, Бринк давал ему пояснения к каждому из рецептов, но все это начисто изгладилось из его памяти сразу же по выходе на улицу. Не лучше, чем с названиями, обстояли дела и с дозировкой. «100 мг, три раза в день», — значилось на одной этикетке; «8 мг, одна капсула перед сном», — гласила другая. Но разве можно ожидать от человека, страдающего провалами в памяти, точного соблюдения всех этих предписаний?

— Ужин готов! — громко сообщила Дженис, и это значило, что он должен вымыть руки и принять безмятежный вид. — У нас сегодня любимое блюдо Томми, — сообщила она, когда Уайлдер уселся за стол. — Мой фирменный мясной рулет, печеный картофель со сметаной и простенький зеленый салат. Когда-то и ты это любил, Джон. А как сейчас?

— Спрашиваешь! Особенно мясной рулет. Можно мне еще кусочек?

— Конечно угощайтесь, добрейший господин, — сказала она шутливо. — Я чрезвычайно польщена. Однако мне известно твое самое любимое блюдо, и, если будешь хорошо себя вести, я приготовлю его в воскресенье.

— И что это за блюдо?

— Ростбиф, разумеется. Сочный ростбиф с йоркширским пудингом и брюссельской капустой. Как ты мог такое забыть?

— Верно. Это было бы здорово, Дженис. Жду не дождусь воскресного обеда.

Неужели все это происходило наяву? Неужели она действительно сидела рядом с ним, вилкой отправляя в рот кусочки рулета и промокая губы салфеткой, а Томми действительно сидел по ту сторону стола? Как могла столь несчастливая семья каждый вечер устраивать эти спектакли и как долго это могло продолжаться?

— Как дела в школе, Том?

— Вроде ничего себе, — ответил жующий Томми и, проглотив кусок, добавил уже более внятно: — Я учусь всего-то вторую неделю.

— Понравились новые учителя?

— Да, особенно мистер Колдуэлл, математик. Очень забавный, ему бы комиком выступать в телешоу или типа того. Ребята из старших классов сказали, что он не только поначалу, а всегда такой, весь учебный год.

— Будем надеяться, что и ты весь год будешь держать планку.

— Какую планку, папа?

— Я о твоей учебе, о чем же еще? Не ты ли закончил прошлый год со средним баллом «Би»?

— Я уже и не помню.

— Вообще-то, средний балл у него был ближе к «Би-плюс»[40], — сказала Дженис, и все трое провели за обсуждением этой темы большую часть ужина.

— А десерт будет, мама?

— Как же без него? Что ты выбираешь — мороженое с пекановым маслом или кокосовый кекс?

Это было уже за гранью реальности.

— Ты по натуре эскапист, Уайлдер, — так говорил старый учитель латыни в церковной школе, и он вспомнил эти слова в вагоне метро, направляясь к любовнице после того, как сбежал из дому якобы на очередное собрание Общества. — Ты эскапист в чистом виде. Я каждый день вижу, как ты страдальчески затаскиваешь свое бедное усталое тело в этот класс и как после звонка ты молнией летишь к двери, под стать заправскому спринтеру, и я все понимаю. Что с тобой такое? Ты хочешь прожить всю свою жизнь эскапистом?

— Я так не думаю, сэр.

— Что? Говори громче, я тебя не слышу. Вот еще один признак эскапизма. Ты вполне можешь быть громким, когда захочешь, — я слышал эти твои сольные партии в хоре, — но в другое время ты тише воды ниже травы. А сейчас я хочу, чтобы ты открыл рот так же широко, как делаешь это в церкви, и повторил свои последние слова.

— Я сказал: «Я так не думаю», сэр.

— Что ты не думаешь?

— Не думаю, что мне хотелось бы на всю жизнь остаться эскапистом.