— Тогда тебе нужно исправляться. Знаешь, что говорят во флоте нерадивым матросам? — Уайлдер давно забыл имя этого старика, но никогда не забывал эту его лекцию, а равно дурной запах из его рта, дрожание его морщинистых рук и канцелярскую скрепку, которую он использовал в качестве зажима для галстука. — Знаешь, что говорят во флоте? Там говорят: «Исправляйся или выметайся». И это же правило будет применяться к тебе, пока ты учишься в моем классе и пока эта маленькая нелепая школа оплачивает мой труд. Уяснил?
Он так никогда и не «исправился» должным образом — чаша сия его миновала, — но и «выметаться» откуда-либо ему не пришлось, если не брать в расчет отчисление из Йеля. В разных ситуациях всегда находился какой-нибудь компромиссный вариант, и Уайлдер неизменно выбирал его. И вот сейчас, когда монотонно грохочущий поезд углублялся в тоннель под Центральным вокзалом, когда не было других занятий, кроме созерцания физиономий попутчиков (сплошь и рядом типажи Бельвю), он понял, что старый учитель латыни был прав: он вырос натуральным эскапистом и останется таковым до конца своих дней.
Но к тому времени, как двери поезда выпустили его на станции близ дома Памелы, он сумел освободиться от мрачных мыслей. Этот вечер не был предназначен для мучительных самокопаний.
— Привет, — сказала она. — Выпьешь?
— Не сегодня; сделаю паузу.
— Как?! Ты отказываешься от выпивки? Серьезно?
Да, он был серьезен. А все потому, что доктор Бринк сегодня его напугал, сказав напоследок:
— Вы много пьете, мистер Уайлдер, не так ли? Тогда имейте в виду: после приема вот этого… — он продемонстрировал один из рецептов, но Уайлдер почти сразу забыл, который именно, — я бы на вашем месте воздержался от выпивки. Это антипсихотик, и он совершенно несовместим с алкоголем. Запомните: совершенно несовместим.
— Сегодня был на приеме у нового доктора, — сообщил он, когда они вдвоем уютно расположились на голубых диванных подушках и ее голова пристроилась у него на груди.
— Да? И как он тебе?
— Весь в делах и заботах. Шутка сказать, он выкраивает время для приема пациентов между поездками в Южную Африку, в Китай, или куда там еще его черти заносят. Но впечатление в целом хорошее. Приятно иметь дело с таким доктором, который не заставляет тебя говорить и говорить без умолку. Ты даже не представляешь, насколько это приятно.
— Угу.
Что это, просто сонливость или же признак того, чего он опасался со времени госпитализации в больнице Элизабет Фэннинг: нарастающей усталости от разговоров о хрупком психическом здоровье Уайлдера? Спросить напрямую он не решился и предпочел сменить тему:
— А как прошел твой день?
— Да как обычно: все та же рутина в офисе, где Фрэнк Лейси целый день ко мне клеился. Боже, я начинаю презирать этого человека. Почему он меня просто не уволит, чтобы с этим покончить?
— Ты всегда можешь уйти сама.
— Нет, этого я не хочу. Работа все же неплохая, а искать новую — это жуткая морока. И потом, мой отец счастлив оттого, что я самостоятельно зарабатываю на жизнь. Да, Джон, чуть не забыла — сегодня звонил Джулиан.
— Он уже начал монтировать фильм?
— Нет, и насколько я поняла, он собирается отложить этот проект в долгий ящик. Нам надо будет на него надавить. Он, как всегда, спрашивал о тебе и пригласил нас обоих на вечеринку в его студии на следующей неделе. Само собой, там будут Джерри, Питер и еще многие из Марлоу. Ты не против?
— Конечно не против. Они славные ребятишки.
После этих его слов в комнате повисло долгое, все боле тягостное молчание, а потом она сказала:
— Знаешь что, Джон? Я не хочу, чтобы ты называл моих друзей ребятишками. Как-никак они взрослые люди. Вот скажи, тебе бы понравилось, если бы тебя называли пацанчиком в их возрасте, уже после армейской службы и прочего?
В конечном счете он согласился выпить с ней за компанию («Только сделай послабее», — добавил он в стиле Пола Борга), поскольку не видел других способов разбавить этот вечер хоть какой-то романтичностью. Более того, хоть он и боялся признаться в этом даже самому себе, выпивка казалась единственной гарантией от фиаско в постели. Что же такое с ним сегодня творилось?
— Боже, это было
— Да. Я тоже.
Однако он лежал, глядя в темноту — точно так же он мог бы лежать рядом с Дженис — и думая о том, как бы потихоньку принять еще порцию виски. «О, разумеется,
— Милый, где ты? — позвала она. — Куда ты пошел? Тебе уже пора домой?
— Еще нет. Я сейчас к тебе вернусь.
В полумраке гостиной он прямиком направился к мерцающему отблесками огней домашнему бару, а оттуда на кухню за льдом.
— Ну же, тише… — говорил он себе, как мать, успокаивающая малыша. — Тише… тише… тише…