Нас ждет Севастополь

Кондратюк удивленно моргнул и пожал плечами:

– Так он и даст мне.

– Скажи ему, что командир взвода просил. Первый раз прошу… Взаймы, скажи. Ну, иди! – уже повелительно крикнул Семененко.

– А может, хватит?

Кондратюк не понимал, почему главстаршина так быстро охмелел и почему хочет еще выпить.

– Ну! – возвысил голос Семененко. – Пойдешь чи нет? А то сам…

Кондратюк сунул кусок сала в рот и поднялся. Через несколько минут он вернулся и, поставив перед главстаршиной бутылку, с радостным изумлением произнес:

– Дал. В порядке премии, говорит.

Семененко налил из бутылки кружку и выпил залпом. Логунов подвинул ему закуску, но он не притронулся к ней.

– Стонет ридна Украина, – тяжко вздохнул главстаршина. – Эх, хлопцы…

Какое-то время Семененко сидел словно оцепенелый, потом, выпив остаток водки, поднял помутневшие глаза, обвел разведчиков тяжелым взглядом и хрипло бросил:

– Геть из землянки… Спивать буду.

Логунов понимающе кивнул головой и сказал товарищам:

– Пошли. Пусть поет.

Разведчики торопливо вышли. Оставшись один, Семененко затянул:

Ой, i як заграло-застогнало сине море…
Гей, гей, ox, i буде же тoбi, дiвчинонько,
Тут без мене горе!
Гей, гей, ox, i буде ж тoбi, дiвчинонько,
Тут без мене горе!

Выйдя из землянки, Логунов и Кондратюк сели поблизости. Логунов закурил, а Кондратюк продолжал доедать кусок колбасы.

Закончив петь одну песню, Семененко без передышки затянул другую, еще более заунывную. Кондратюк покачал головой, словно осуждая:

– Чего это он одурманел? Я такого за ним не замечал раньше.

Логунов вздохнул, и по его рябоватому лицу будто пробежала тень.

– Эх, Федя, у каждого человека бывает такое. Вдруг словно вожжа под хвост попадет. И тогда… – Не договорив, он махнул рукой.

– Пойду-ка скажу об этом бате, – обеспокоенно поднялся Кондратюк. – Может, Павло нуждается в душевном разговоре.

И он направился в землянку старшины.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

1

В начале апреля, когда весна на Черноморском побережье вступила в свои права, на Малой земле установилось затишье. Это затишье было довольно относительное, оно заключалось в том что та и другая стороны прекратили активные наступательные действия, но ожесточенная перестрелка продолжалась и днем и ночью. На клочок земли, занимаемый десантниками, по-прежнему в изобилии сыпались мины и снаряды. В Станичке не осталось ни одного целого дома, вместо них чернели сплошные воронки.

Ночью прошел теплый дождь. Утром весенний ветер разорвал в клочья серые облака, и ласковое солнце коснулось лучами израненной земли. Но не могло солнце вызвать здесь жизнь. Деревья стояли со сбитыми кронами, опаленные взрывами кусты виноградников скрючились и не зеленели, даже трава не пробивалась навстречу солнцу. Лишь кое-где в балках, как оазисы в пустыне, виднелись зеленые островки, на которые десантники смотрели с нежным удивлением.

Разведчики любовно оберегали несколько метров земли в небольшой лощинке, заросшей молодой травой и ранними полевыми цветами. В солнечный день они пробирались сюда по траншее и часами лежали, нежась под теплыми лучами. Гучков ревниво следил, чтобы никто не ложился на зелень. Сам он, лежа сбоку, ласково, словно гладя, касался грубой темной ладонью лепестков – оранжевых, голубых и синих цветков, и в глазах его появлялось мечтательное выражение. Этот маленький цветник напоминал о Большой земле, и каждому, кто глядел на него, вспоминались сады в буйном цвету, парная земля, в которую течет зерно из сеялок, дорогие жены, невесты, отцы и матери.

Так уж повелось, что в этой лощинке меньше всего говорили о войне. Здесь вспоминали о прежней жизни, высказывали сокровенные мысли, гадали о том, как будет после войны.

Вчера вечером старшина принес новое летнее обмундирование. На ночь у саперов «арендовали» баню. К утру все помылись, побрились, надели новые тельняшки, гимнастерки и брюки. Шапки заменили пилотками.

Утром Глушецкий не узнал своих разведчиков. У них был такой бравый вид, что хоть сейчас веди на парад. Все с некоторым смущением поглядывали друг на друга. В смущение вводили погоны. Они их видели впервые. Погоны делали каждого плечистее, стройнее, и все нашли, что с ними чувствуешь себя вроде бы настоящим воином. По совету Гриднева под мягкие полевые погоны многие подложили фанерные и картонные полоски, отчего погоны лежали прямо, не морщась.

Все, конечно, расстегнули воротники, чтобы виднелся угольник тельняшки, а то, чего доброго, спутают с обыкновенным пехотинцем. Кое-кто надел вместо пилотки бескозырку, тщательно хранимую с давних времен. Глушецкий тоже надел черную фуражку с крабом, но разведчиков предупредил, чтобы, идя в разведку или наблюдение, бескозырки прятали, а надевали пилотки.

К Глушецкому подошел Безмас. Старшинские погоны, мичманка, надвинутая на переносицу, широкий пояс с ярко начищенной пряжкой, туго обтягивающий его тело, – все это придавало ему еще более важный вид.