Наш человек в Киеве

Возле знаменитой стелы Майдана широким полукругом были расставлены скамейки. Я сел на одну из них. Вокруг по-прежнему происходила некая суета — кто-то тащил покрышки, кто-то нес доску. Несколько человек рядом клеили огромный транспарант на боковую стенку стелы. На транспаранте было написано: «Смерть ворогам!», а чуть ниже: «Импичмент!».

Но все это выглядело как-то не по-настоящему, очень театрально. Стороннему наблюдателю могло показаться, что эти люди вокруг не шины, пачки и доски таскают, а декорации к фильму под названием «Третий Майдан». Участникам представления это все было неинтересно, я это чувствовал буквально своей кожей, а также матрицей своей видеокамеры.

Спокойно посидеть на скамейке мне не удалось.

— Почему тут сидим? — вдруг услышал я возмущенный голос за спиной. — Никто тут не сидит! Революция сама себя не сделает! Нужно работать!

Я повернулся посмотреть, кто же это такой тут командует. Командовал невзрачный, стриженый под горшок мужичок в демисезонной кургузой синей курточке. Он строго смотрел на меня и указывал куда-то в сторону Крещатика:

— Там две машины пришли, нужно разгрузить. Бочки, дрова, продукты, листовки.

— Я — журналист. И за вас вашу революцию делать не буду, — ответил ему я максимально злобно, внезапно представив на его месте директора агентства.

Потом до меня дошло, что мужичок, видимо, и есть один из руководителей таинственного «Третьего Майдана», и я спросил его об этом.

От вопроса он отмахнулся:

— Нет у нас руководителей — руководитель революции у нас народ.

— Неизвестные отцы? Понимаю.

Я вытащил камеру из пакета и тут же включил ее, забросив на плечо:

— Пару слов для болгарского радио скажите. Какие цели вы ставите, кого представляете, кто у вас союзник, кто враг?

Мужик приосанился, отдернул потертую курточку и всерьез начал зачитывать мне официальную речь на украинском языке. Я уловил слова «враги», «народ», «власть» и «революция».

— Скажите хоть пару слов на русском, я мову не разумею, — взмолился я.

— А вот это плохо. Потому что эта, Третья революция, будет национальной, украинской. И русскому языку здесь не будет места, как не будет места всему москальскому, жидовскому и американскому, — сообщил он мне, что интересно, по-русски, сурово сдвинув жиденькие брови.

Потом он пошел к машинам командовать разгрузкой, а я остался сидеть на лавочке, размышляя, почему все эти деятели не вызывают у меня ни малейшего интереса или, тем более, серьезного к себе отношения.

Я немного поснимал еще суеты на Майдане, а потом в четвертый раз позвонил директор, и я бегом отправился искать ближайший «Макдональдс», чтобы срочно отправить видео и текст через халявный макдаковский вайфай.

Вернувшись на Майдан, я заметил, как резко вдруг выросла в размерах толпа на площади. Вокруг палаток уже стояли плотные шеренги из дрищеватых юношей в балаклавах, а над палатками развевались флаги Украины, «Свободы», «Правого сектора» и еще каких-то не известных мне националистических объединений. Кроме того, людей в камуфляже слегка разбавили граждане в вышиванках, нацепленных зачастую поверх курток.

Вокруг одной из палаток люди в национальных костюмах всерьез водили хоровод, распевая что-то мелодичное, но очень грустное. Рядом бренчал на гуслях мужик в странном красном балахоне, похожем на костюм палача из театральной постановки про Средние века.

— Эй, приятель, как жизнь?

Я повернулся. Перед мной стояла Дина в своей форменной сине-белой курточке с логотипами Deutsche Welle на всех возможных местах. Она была одна, без привычного оператора Олексия рядом.

— Привет, Дина. Жизнь кипит, видишь, Третий майдан собирается, — показал я вокруг.

Она ухмыльнулась, проводила равнодушным взглядом очередного строителя баррикад с жердочкой на плече, потом повернулась ко мне.

— Мы это не снимаем. Нам это не интересно. Видно же, что постановка.

— Можно подумать, предыдущие майданы начинались иначе, — попробовал вызвать ее на спор я.

Но она не завелась. Ей все это было скучно.

— Не знаю, может быть. Но нам сказано сюда не лезть. И ребятам из BBC тоже так сказали. Странно, что твои болгары тебе это заказали, — сказала она, с видимым удивлением глядя мне прямо в лицо, как будто ей внезапно стало все ясно про мою гнусную москальскую сущность.

Я напрягся, отвел глаза и осторожно объяснился:

— Я сам сюда пришел, болгары мне это не заказывали. Мало ли что тут случится, продам тогда видос кому-нибудь.

Она понимающе кивнула:

— Ага, понятно. Ловишь, значит, удачу за хвост. Кстати, можно будет русским это продать. Но расслабься, тут ничего такого не случится. Они потусят с недельку и уберутся сами. Вот увидишь.

— А кто это и такие, у вас там, в европах, не говорят?

Она пожала остренькими плечиками:

— Нацики какие-то, но совсем уже доморощенные, посконные. Им не нравится Европейский союз, их бесят евреи, капитализм, ну и прочее подобное им тоже не нравится.

— Поэтому шансов победить у них нет? — догадался я. — Им не принесут печенек из Европейского союза?