Наш человек в Киеве

Дверь оказалось серьезно измятой, будто ее долбили кувалдами, а потом еще отогнули металлические листы в том месте, где они прикрывали замки. Те оказались выдраны, а дверь — не запертой. В коридоре за дверью оказалось темно, и только уличный свет осветил мне ступеньки лестницы. Стало ясно, почему отсутствовал дежурный свет — все плафоны и лампочки были разбиты, похоже, той же кувалдой, которой крушили входную дверь.

Я осторожно прошел вперед по засыпанному обломками коридору. Несколько дверей по сторонам справа и слева тоже были выломаны, в комнатах оказалось пусто.

Я заглянул в свой бывший номер. Там, поверх белоснежных, но окровавленных кружевных покрывал, ничком лежала Алена Григорьевна.

Мне показалось, что она мертва, но, когда я вошел, она повернула голову ко мне, и я увидел ее лицо. Точнее, то, что было когда-то лицом.

Она что-то пробормотала, но я не расслышал.

— Алена Григорьевна, что вы говорите?

Она опять беззвучно зашевелила чудовищно вздувшимися губами, и я скорее угадал, чем услышал:

— И сказал Айболит, не беда! Подавай-ка его сюда! Я пришью ему новые ножки, он опять побежит по дорожке…

Я посмотрел на ее ноги. Они были грубо и неумело перевязаны ниже колен толстым слоем марли, полностью пропитавшейся кровью. Я осторожно потрогал марлю — кровь была засохшей.

В комнате не уцелело ничего из мебели, все было разбито.

Из коридора послышался шум. Я отложил камеру в сторону и взял толстую ножку от кровати, готовясь достойно встретить хоть батальон погромщиков. Но в дверном проеме показалось смутно знакомое женское лицо. Это была Анна.

Девушка сначала вздрогнула, увидев меня, но потом тоже вспомнила и, посуровев, сказала, обращаясь к кому-то за спину:

— Проходите, здесь она лежит.

В комнату вошли двое санитаров с носилками, равнодушно отпихнули меня в сторону и деловито принялись перекладывать женщину с кровати на носилки. За ноги они ее не трогали.

Я попытался им как-то помочь, но Анна негромко попросила:

— Вы не мешайтесь тут, пожалуйста. А еще лучше, уезжайте совсем. Сами видите, что из-за вас тут бывает.

— Ее в больницу повезут?

— Да, я там договорилась обо всем. У мамы там знакомый врач, он поможет.

Я вытащил из кармана все наличные, что остались от командировки:

— Возьмите, пожалуйста — сами знаете, без денег в киевских больницах сейчас делать нечего.

Она взяла деньги, не глядя мне в лицо, убрала в сумочку и отошла от меня подальше, как от прокаженного.

Санитары, наконец, уложили Алену Григорьевну на носилки, на счет «три» с натугой подняли их и понесли.

Мы остались в комнате вдвоем, и дочь Алены рассказала:

— Они пришли вчера вечером. Мама успела закрыть дверь, но они ее сломали. Ломали час с лишним, потом начался погром, но полиция так и не приехала, хотя звонили все, и местные тоже. Только утром наряд приехал, тогда полицейские и мне позвонили, чтоб мамой занялась.

— А чего хотели?

— Кто? Полиция?

— Нет, нацики.

— Вас искали. Но мама ничего им не сказала, она же на самом деле не знала, где вы. Они ее полночи пытали, обе ноги сломали, лицо изуродовали.

Анна заплакала, но тут же взяла себя в руки, достала платок и вытерла потеки туши и помады.

— Уезжайте. От вас здесь только проблемы.

— От кого — от вас? — не подумав, эхом переспросил я.

— От москалей, от кого же еще! — с ожесточением выкрикнула она мне в лицо и тут же вышла вон.

Конец первой части.