Наш дом стоит у моря

— Одну минуточку, мальчики. — Гарий Аронович быстро отвинтил пробку на пузырьке и затряс им над мамалыгой.

С «северного полюса» потекли к «экватору» извилистые подсолнечные реки. А Гарий Аронович все тряс и тряс своим пузырьком. И не останови его мой брат, он бы, наверное, так и хлобыстнул все масло на нашу мамалыгу.

Ленька взял нож и отхватил три толстые скибки для Гария Ароновича. Гарий Аронович мамалыгу взял:

— Спасибо, ребятки, — и убежал к себе. — Ирма! Ирмочка, чем нас ребята угостили!

Прежде чем сесть за стол, Ленька отрезал еще три толстые скибки от мамалыги. Он долго возил их в масле по тарелке, потом завернул в специальный вощеный кулечек:

— Сегодня обед маме понесешь ты, я занят.

— Охота была мне одному топать на Молдаванку, — заворчал я. — Еще заблужусь…

— Не заблудишься. А заблудишься, так людей спросишь. Язык до Киева доведет… Вон Валерка во дворе маячит, возьми его с собой.

— Охота была мне с этим кабаном идти.

— Вот я тебе дам сейчас по шее, так сразу охота появится! Сказал, пойдешь — точка! А ну, садись за стол… охотник.

Маслозавод находится в районе Молдаванки. Идти нужно было через Привоз, парк Ильича, мимо канатного завода. Мы с Валеркой так и пошли.

На Привозе уже продавали раннюю черешню. Валерка вдруг вынул из кармана новенькую красненькую тридцатку, развернул, чтобы, значит, видна была, и начал прицениваться к черешне.

Тридцать рублей не ахти какие деньги: это всего-навсего полбуханки хлеба. Но все равно такой суммы у меня еще ни разу не было. Правда, однажды я имел шанс заработать… Нет, лучше не вспоминать про ту водичку, которой мы торговали на «Спартаке».

Вытащил Валерка тридцатку и начал подолгу останавливаться возле каждой кучки спелых мясистых ягод. Торгуется, торгуется, а сам, будто невзначай, одну ягодку в рот, другую. Постоит возле продавца, поморщится — дороговато, мол, — и к другому переходит. И пробует, пробует. Продавцы косятся на новенькую тридцатку и терпят. Не выдержал я и тоже начал прицениваться к черешне, протянув руку.

— А ну, брысь! — отогнал меня первый же продавец, как муху.

А Валерка все пробует и пробует.

Разозлился я.

— Пошел ты со своей валютой знаешь куда! — крикнул я Валерке и двинул с Привоза, подальше от этой черешни.

Тут уж Валерке ничего не оставалось делать, как только разменять свою красную тридцатку. Догнал он меня с кульком. Не успели мы дойти до канатного завода, как уговорили килограмм черешни.

Возле проходной маслозавода Валерка свернул из обрывков газет небольшой пакетик. Проходя мимо охранника, он так же, как и я, прижал свой пакет к груди и сказал: «Обед несу матери», — и охранник пропустил нас обоих.

— Ну, показывай, где твоя муторша работает, — сказал Валерка, отбросив свой пакет, и потянул ноздрями.

В воздухе вкусно пахло макухой и подсолнечным маслом.

— Айда, — сказал я. — Мамин цех вон там, за водокачкой. А это кочегарка.

В кочегарку мы, конечно, заглянули. Испили холодной воды из-под крана. Усатый кочегар с мокрым полотенцем на голове еще разрешил нам посмотреть через синий глазок в топку, где бушевало желтое пламя.

В мамином цехе гудели вентиляторы, пыхтели, отдуваясь, паровые прессы. От воробьиных гнезд под крышей и следа не осталось. Но больше всего нас с Валеркой поразила, прямо-таки ошарашила огромная куча очищенных от скорлупы семечек посреди цеха. Эта пирамида возвышалась чуть ли не до потолка. Женщины лопатами бросали семечки на транспортер.

— Бубочки? — вымолвил Валерка и облизнул губы.

Я поскорее уволок его в конторку.

Но в конторке, кроме худой остроносой уборщицы тети Жени, никого не было. Она-то и сказала мне, что мама уехала в город по какому-то срочному делу.

— Что это у тебя? — сунула тетя Женя свой любопытный нос в сверток. — О, мамалыга! Сами варили? Ладно, оставь: передам матери.

Валерка ужас как обрадовался, что мы не задержались долго в конторке. Выскочил и сразу к бубочкам. Только не с той стороны, где работали женщины, а с другой, чтобы не заметили.

Он набрал полную горсть бубочек, понюхал, хмыкнул, довольный, и принялся набивать ими карман и пазуху… Я говорю Валерке:

— Нельзя этого делать — влетит, если увидят.

Говорю, говорю, а сам и не заметил, как тоже набил себе бубочками полные карманы. В пазуху я набирать не стал. Валерка сразу стал похож на причальную тумбу, на которую корабли забрасывают швартовые, когда подходят к берегу.

Весь наш двор лакомился в тот день бубочками. Валерка сначала жадничал, но потом наклонился ко мне и шепнул:

— Завтра пойдем, ладно?

— Ладно, — сказал я.

И Валерка тогда раздобрел, полез за пазуху и стал угощать всех. Мамалыга, так тот ел бубочки пригоршнями. Как баклан глотал.

Я говорю:

— Смотри, Мамалыга, опять с тобой беда случится, застонешь.

— Ничего, — успокоил он меня, — ничего со мной не случится, Саня. Хочешь, на спор, десять стаканов слопаю?

А потом появился Ленька и сразу же спросил меня:

— Отнес?

— Отнес, Леня, — ответил я и спрятал руки за спину.

— Что это вы все жуете? — Ленька разжал мой кулак и увидел на взмокшей ладони прилипшие бубочки. — Так… — Ленька повернулся к Валерке: — Твоя, конечно, работа?