Наш дом стоит у моря

Я отошел от колокола. «Отскечь»! Подумаешь, боцман нашелся. Конопатый и курносый — копия Жорки Мамалыги.

Отсюда, с носа, я бросил взгляд на корму «Филофоры» и увидел, что палуба у нее идет с выгибом посередине, и это придает суденышку более устойчивый, надежный вид. «И вообще «Филофора» — ладовый кораблик, — отметил я, — крепенький. Такому и двенадцать баллов нипочем — выдержит. Теперь мы с Ленькой будем ходить вместе с дедом за водорослями. Фронту нужен йод. До зарезу. Почему это дед Назар говорит — две ходки в день? Можно и три. Если, конечно, работать днем и ночью…»

Кроме брашпиля и рынды на носу, основное «хозяйство» у «Филофоры» находилось на корме.

Первым делом Демьян повел нас в рулевую рубку.

— Запомни, — поднимаясь по трапику, обернулся он к моему брату, — рубка — это мозг корабля.

— Ладно, — улыбнулся Ленька, — запомню.

— Ты чего лыбишься? — обиделся Демьян. — Я ему дело говорю, а он лыбится.

«Мозг» у «Филофоры» оказался тесноватым: мы едва поместились в рубке втроем. Я покрутил штурвал с полированными ручками, побурчал в медную, надраенную до блеска переговорную трубу:

— Полный вперед! Малый назад! — Потом увидел прибор с красной стрелкой на циферблате и сразу же догадался: — Ко́мпас.

— Не ко́мпас, а компа́с, — поправил меня Демьян и спросил у Леньки: — Значит, с нами плавать будешь?

— Ага.

— А шариков рогатых не боишься?

— Это ты про мины? Конечно, боюсь, — простодушно признался Ленька.

«Вот чудак. Зачем же он себя оговаривает? — подумал я. — И еще перед кем? Перед Демьяном, который из кожи вон лезет, чтобы казаться старым морским волком. «Компа́с»! Теперь Демьян совсем нос задерет».

Но ничего подобного не произошло. Напротив, Демьян улыбнулся и сказал моему брату совсем уже по-дружески:

— Это хорошо, что ты так, откровенно. Не люблю трепачей. Я ведь тоже не из робкого десятка, но скажу тебе честно: меня самого мороз по коже продирает, когда вижу, что она покачивается на волнах, сушит рожки и ждет. Их в Черном море сейчас, как гренок в тарелке. Но ты не дрейфь, с нашими стариканами не пропадешь. Знаешь, какие у нас стариканы? Во! — Демьян оттопырил большой палец.

Теперь уже обиделся Ленька:

— Да я деда Назара еще раньше, чем ты, знаю. Мы с ним еще до войны…

— Ладно, ладно, — успокоил его Демьян. — Идем дальше, машину покажу. А ты, я вижу, заводной.

— Ты тоже, — усмехнулся Ленька.

— Верно, — согласился Демьян.

По трапику мы спустились в узкий темный коридорчик. Но в машинное отделение не вошли. Приоткрыли дверь и заглянули в прохладное помещение, где в тусклом свете, что падал сверху от люков, поблескивал двигатель.

— Запомни, — сказал Демьян Леньке. — Машина — это сердце корабля.

— Запомню, — улыбнулся Ленька, и Демьян на этот раз на него не обиделся, тоже улыбнулся.

Возле щита с приборами торчала точно такая же, как в рубке, медная переговорная труба. Я сунулся было через порог, но Демьян остановил меня:

— Нельзя. Это святая святых Заржицкого. Увидит — заругает. Айда, я лучше вам кубрик покажу.

Демьян приоткрыл дверь в помещение рядом.

В кубрике две койки, одна над другой (я сразу вспомнил нашу штормовую двухэтажку). На верхней койке лежала красивая гитара с двумя грифами, отделанная перламутром. Еще был столик под иллюминатором, рундук. Больше ничего в кубрике не было, да и не поместилось бы.

— Здесь мы отдыхаем от трудов праведных. — Демьян опустился на койку и пригласил Леньку: — Садись.

Ленька сел рядом с ним и, осмотревшись, сказал:

— Рубка — мозг корабля, машина — сердце, а кубрик что? Наверное, селезенка?

Ленька произнес все это с улыбочкой, но, к моему удивлению, Демьян не улыбнулся в ответ на Ленькину хохму.

— Видишь ли, друг, — сказал он негромко, — у меня ведь теперь ни папаши, ни мамаши. Их немцы это… В общем, понимаешь. Так что выходит, «Филофора» для меня — место работы и место жительства. А кубрик этот, или как ты говоришь, селезенка, и есть моя квартира. Днюю я здесь и ночую. Так-то…

Наступила неловкая тишина. И хотя в кубрике стоял сумрачный свет — иллюминатор находился ниже причала, — я увидел, как покраснел мой Ленька.

— Извини, — тихо произнес он.

— Ничего, бывает, — ответил Демьян, поднимаясь. Он взял с верхней койки гитару и снова сел рядом с Ленькой. — Вообще-то Заржицкий предлагал мне переселяться к нему в город. И Назарыч тоже. Но уговорили: гордый я. Помню, еще мамаша моя говорила, что характер у меня гнусный. Хочешь, сыграю чего-нибудь?

Ленька кивнул.

Демьян пощипал струны, они выдали грустную, переливчатую мелодию. И вдруг он запел:

Он капитан, и родина его Марсель.
Он понимает брань и драки,
Он курит трубку, пьет крепчайший эль
И любит девушку из Нагасаки…