Наш маленький северный восток

Пока я надраивала грязные колеса, Музыканту пришла в голову забава – откатить машину друга подальше, зная, как хозяин боится угона своей «ласточки», и предвкушая неплохой розыгрыш. Это пришлось мне по душе и, тужась от надсады и давясь от смеха, мы оттолкали сокровище метров на пятьдесят к соседнему дому. Теперь надо было просто не подавать вида.

В квартире стоял какой-то заквашенный мертвецкий дух. И Пират, и Виолетта спали. Наш гомон их слегка растревожил, тем более что мой «подельник» искренне возопил: «Слушай, а где твоя машина?!» – усиленно выглядывая в окно.

Пират пружиной прыгнул в джинсы, не попадая в штанины и застегиваясь на бегу. Спина его ссутулилась и напряглась одновременно. Ни слова в ответ. В лихорадочном одевании он был и собран, и истеричен. И боль, и жалость, и смех душили меня изнутри. Когда он обернулся, по моему виду он обо всем догадался. Расслабился, зло и снисходительно ухмыльнулся, ничего не говоря, засобирался отбыть…

Спустя минуту (хозяин принялся канючить, мол, мы пошутили), махнул рукой, выпил одним глотком кофея, который испуганно варила на плите Виолетта, походил кругами по комнате.

Сухо и подчеркнуто сдержанно довез меня до дому. По крайней мере неделю я жила спокойно.

5

В нашем учебном заведении приближалась крупная дата. На всех парадных лестницах маляры красили перила, коридоры отмывали уборщицы, на окна «бросили» студентов. Дети то и дело валились со стремянок, убирая вековую пыль. В воздухе стояло ожидание и предвкушение.

Мужчина в серой пиджачной паре ерзал локтями по заваленному столу. Луч вывалившегося из-за тучи солнца коснулся очков, и он поморщился. Я изо всех сил пыталась привлечь его внимание. С досадой он приподнял голову:

– Слушаю, что-что? Не слышу!

Когда я приблизилась, он правил печатный текст.

– Мне бы завкафедрой или ученого секретаря…

Он поднял голову:

– Ученый секретарь Колбасин. Чем могу?

– Вас как зовут? – я улыбнулась.

– Ученый секретарь кафедры Колбасин, – с расстановкой назидательно повторил он.

– Но как же Вас зовут, не могу же я Вас Колбасиным величать?

Он, негодуя (наверное, принял меня за надоедливую заочницу и просительницу), с запинанием выговорил:

– Владимир Георгиевич.

– Я по поводу юбилея. Мы делаем рекламный стенд, не могли бы Вы дать информацию…

– Ничем не могу помочь! Это к Васину, – и снова погрузился в свои бумаги.

– Извините, его нет (он будто бы не знал!), а дело срочное, осталась одна неделя.

– Вы кто? – уже не церемонясь и глядя на меня обезличенными очками-блескушками, он открыл речевой аппарат с целью продолжить фразу.

– Владимир Георгиевич! Я – преподаватель с кафедры архитектуры, факультетский совет поручил мне сделать юбилейный стенд около деканата, – мне вдруг захотелось сказать дерзость:

– Перечислите, пожалуйста, базовые дисциплины и научно-педагогические достижения, если есть.

Новоявленный Владимир Георгиевич резко вдохнул веселящуюся в лучах пыль, остановил взор на двери завкафедрой Васина, что-то внутри его сдерживало. Откинувшись в кресле и поковыряв жилет, сказал, что подумает до послезавтра.

6

В больших учреждениях существует особый запах: его служащие и обитатели источают его сквозь стены; он просачивается в коридоры и аудитории, разносится по холлам, оседает перхотью на плечах, вырывается на свет божий и нимбом окружает эти грандиозные сооружения.

Полумифический персонаж Колбасин и живой человек Владимир Георгиевич явился на заседание Ученого совета института уже ближе к его концу.

Воздух спрессовался запахом особого единения в тесных мужских костюмах. «Все свои мужики», – заныло у него в груди… Вокруг сидело и стояло, лежало в креслах и заседало в президиуме общество числом до ста человек. Приветливые кивки, локоть к локтю, все свои в доску.

Проректор привычно хвалил и распекал всех и по отдельности, кому-то грозил за что-то и говорил «спасибо» за то, что в такое время – 10 килограммов колбасы на одну месячную зарплату – профессора с кандидатами, не требуя отдельной платы, откачивали воду из затопленных аудиторий.

Позади рядов с мужиками перед проходом сидели две женщины с измученными лицами и стенографировали. Костюмы у них были неяркие и безупречно отглажены, блузки белые, волосы крашеные.