Наш неистовый конец

Госпожа Цай отшатнулась, и ее губы потрясенно приоткрылись.

– Я застрелила его и его людей, – продолжила Джульетта. – И с тех пор живу с его кровью на руках. Я предпочла, чтобы жил Рома, а не он.

Джульетта видела, как ее мать морщит лоб, видела пустой взгляд своего отца.

– Я заподозрил тебя, когда мне сообщили, что его нашли всего лишь с одним пулевым ранением, – ответил господин Цай. – Когда я узнал, что его люди погибли без борьбы, это показалось мне странным. А когда мне доложили, что Тайлер вызвал на дуэль Рому Монтекова, мои подозрения превратились в уверенность, поскольку мне стал известен твой мотив.

Джульетта тяжело опустилась на кровать, привалившись к панели в ее изножье. Ей нечего было сказать, нечем было оправдаться, потому что она была кругом виновата.

– О, Джульетта, – тихо проговорила госпожа Цай.

Трудно было сказать, корит ли ее мать или жалеет. Жалеет не из сочувствия, а из резкого неприятия ее безрассудства.

– У меня не было намерения наказывать ее. Не было намерения требовать от нее объяснений, ведь она моя дочь, которую я вырастил. – Господин Цай провел ладонями по своим рукавам, разглаживая складки пиджака. – Я хотел понаблюдать за ней, посмотреть, смогу ли я вернуть ее на путь истинный, по какой бы причине она с него ни сошла. Джульетта – моя наследница, моя кровь. Прежде всего я хотел защитить ее – даже от Тайлера, даже от Алых, стоящих ниже нас.

Ее отец подошел к ней, но Джульетта продолжала упорно смотреть на свои ноги, тогда он крепко взял ее за подбородок и заставил поднять взгляд.

– Но мы наказываем предателей, – закончил он. Его пальцы сжимали ее подбородок, будто это были стальные тиски. – И если Джульетта хочет перейти на сторону Белых цветов, то она может уйти и умереть вместе с ними.

Господин Цай отпустил ее подбородок, опустил руки и, не говоря больше ни слова, вышел из ее спальни. Дверь закрылась за ним с приглушенным щелчком, показавшимся Джульетте неуместным после его последних слов. Он не нарушит обещания – ее отец всегда был верен своим словам.

– Мама.

Это слово вырвалось у Джульетты со всхлипом – как в детстве, когда она разбивала коленку, играя в саду, и звала свою мать на помощь.

– Почему? – требовательно спросила она. – Почему мы так их ненавидим?

Госпожа Цай отвернулась, переключив свое внимание на вещи, разбросанные по полу. Повернувшись спиной к Джульетте и подбирая упавшие гребни и коробочки с пудрой, она продолжала молчать, будто не зная, о чем – или о ком – говорит ее дочь.

– Должна же быть для этого какая-то причина, – продолжала Джульетта, смахнув подступившие к глазам слезы. – Эта кровная вражда между нами бушует с прошлого века. За что мы сражаемся? Почему мы убиваем друг друга, если нам даже неизвестно, каким было первое оскорбление? Почему мы должны оставаться врагами Монтековых, если никто не помнит, почему мы ими стали?

Но разве не это есть корень любой ненависти? Разве не это и делает ее такой лютой?

У нее никогда не было причины, во всяком случае веской, во всяком случае справедливой.

– Иногда, – сказала госпожа Цай, положив гребни обратно на туалетный столик, – ненависть питается не воспоминаниями – поскольку их нет. Она становится такой сильной, что питается сама собой, и, если мы не пытаемся бороться с ней, она нам не досаждает. И не ослабляет нас. Ты меня понимаешь?

Конечно же, Джульетта ее понимала. Борьба с ненавистью подорвала бы их образ жизни. Борьба с ненавистью означала бы отказ от имени, от наследия.

Госпожа Цай отряхнула руки, глядя на испачканный ковер Джульетты со смутным беспокойством в глазах. Когда она снова перевела взгляд на Джульетту, на ее лице отразилась глубокая печаль.

– Ты знаешь, что ты натворила, Цай Жуньли, – сказала ее мать. – И не пытайся переубедить меня, потому что я больше ничего не желаю слышать, пока ты не опомнишься и не возьмешься за ум.

Госпожа Цай тоже вышла из комнаты, и стук ее каблуков отдавался оглушительным эхом в ушах Джульетты. Она стояла в одиночестве, слушая, как дверь запирают снаружи. Из горла ее вырвался всхлип.

– Я ни о чем не жалею, – крикнула она. Она не стала молотить по своей двери, не стала пытаться вымотать себя. – Я отказываюсь слушать вас! Я вам не уступлю!

Шаги ее матери затихли. Только теперь Джульетта свернулась в клубок, съежившись на ковре, и заплакала, яростно закричала, зажимая рот руками. Из-за города, из-за погибших, из-за крови на улицах. Из-за своей проклятой семьи, из-за своих кузена и кузин.

Из-за Ромы.

Джульетта подавила еще один всхлип. Она думала, что убила шанхайское чудовище. Она думала, что ведет охоту за новыми чудовищами, порожденными человеческой алчностью и наукой, отклонившейся от истинного пути. Но она ошибалась. В этом городе обитала другая чудовищная сущность, хуже всех прочих, питающая этих прочих, заставляющая город гнить изнутри, и эта сущность никогда не умрет, если только не лишить ее пищи. Неужели никто не лишит пищи ненависть? Неужели никто не отрежет ее от всех источников, которые питают ее?

Хватит.