Наш неоконченный роман. Молчун ты мой любимый

Шурочке жалко было всех – и глупенькую, неопытную девушку Лиду (сколько там ей было, когда на неё свалилась любовь – семнадцать? Девочка совсем!), и легкомысленного Мишку, а сейчас грузно осевшего на стуле напротив неё от чувства вины Михаила Сергеевича. Но больше всего ей было жалко чистого, открытого Тимура, преданного и другом, и любимой. Его боль она чувствовала как свою. После такого не то что в любовь и дружбу перестанешь верить, а и смысл жизни потеряешь…

– Саша! – очнулся от горестных мыслей Михаил Сергеевич и накрыл её руки своими ладонями, – Постарайтесь сделать его счастливым! Он это заслуживает, как никто другой!

Шурочка не успела отреагировать. Была грубо выдернута из-за стола за локоть Тимуром Георгиевичем.

– Это моя женщина! И у неё будет мой ребёнок! – прорычал шеф и грохнул свободным кулаком по столу.

Посуда на столе жалобно звякнула и, кажется, что-то даже упало на пол. Но у Шурочки не было возможности рассмотреть – что. Тимур Георгиевич молниеносно протащил впавшую в шок Шурочку по залу ресторана и запихнул в такси.

– В Пулково! И побыстрее!

В самолёте Шурочка продолжала пребывать в шоке. Она никак не могла понять – каким образом шеф отыскал её в Москве. Следил что ли? Но что было ещё более странным – откуда он узнал о ребёнке??? Она сама об этом узнала всего пару дней назад, спохватившись, что уже два месяца нет менструаций и тошнота, которая обычно у неё появлялась из-за каких-нибудь сильных переживаний, теперь стала её ежедневным утренним кошмаром…

20

Ну, и чего она добилась в результате? Того, что хотел от неё шеф – возвращение к нему на работу и в постель! И штамп в паспорте, хотя этого-то он не хотел, а считал, что хотела Шурочка. Она этого, по правде говоря, хотела, но не так и не ради того, чтобы её ребёнок родился в браке, а ради себя самой. Ради любви – всепоглощающей, трепетной, одной на всю жизнь, взаимной. А получилось… как получилось.

Нельзя сказать, что её изыскания оказались, уж, совсем безрезультатными. Она теперь понимала Тимура Георгиевича, понимала, почему он стал таким закрытым, угрюмым. Понимала, почему он так остро отреагировал на информацию о своём деде, посчитав его предателем. В некотором смысле дед, действительно, предал свою семью, свою первую любовь, своего сына, а затем, получается, и внука. И Тимур Георгиевич перенёс свою ситуацию на эту, более чем полувековой давности, потому что сам пережил предательство друга и любимой.

Понимать-то это Шурочка понимала, а вот как достучаться до Тимура Георгиевича, до его сердца, до того открытого, жизнерадостного Тима, каким он был в юности, не знала. Было бы проще, если бы Шурочка была уверена в его любви к ней. Но… Уверена она отнюдь не была. В постели с мужем было всё прекрасно. На работе они по-прежнему были в отношениях начальник-подчинённый. А дома всё было как-то неопределённо. Да и домом, своим семейным гнездом, Шурочка дом мужа не ощущала.

Первый семейный скандал случился в их семье как раз, когда Шурочка проявила инициативу по изменению в доме. Из-за сущей ерунды. Она купила мужу новую мочалку взамен раздрызганной, потерявшей и форму, и цвет, старой. Тимур Георгиевич облазил всю ванную комнату в поисках своей любимой мочалки, потом догадался спросить у Шурочки. Вспылил, услышав о покупке: «Не смей трогать мои личные вещи!». И вернул мочалку на место, не побрезговав вытащить её из мусорного ведра. Шурочка была в шоке.

Справедливости ради, надо сказать, что в другие домашние дела, не затрагивающие его личностное пространство, Тимур Георгиевич не вмешивался. На вопросы Шурочки неизменно отвечал: «Делай, как хочешь!» И по-прежнему не считал зазорным делить с Шурочкой дела, исконно считающиеся чисто женскими – готовка, уборка, мытьё посуды, вынос мусора.

«Как хочешь!» он ответил и на вопрос, как ей его называть – на «ты», на «Вы»? Если на «ты», то хотелось сказать как-то ласково, но ничего, кроме «Тим» не придумывалось. Не называть же мужа, который старше тебя на двадцать с лишним лет «Тимурчиком»? «Тимом» звать тоже было нельзя, зная его юношескую историю, Шурочка понимала, что ему будет больно. Да он бы и не позволил. У Шурочки так в голове и звучало, как бы он её одёрнул: «Не смей называть меня этим именем!» Если на «Вы», то по привычке Шурочку тянуло сказать «Тимур Георгиевич», что было странновато для супругов. А ещё никак не способствовало душевному сближению, чего Шурочка страстно желала.

Шурочка очень старалась вытащить Тима из панциря, созданного юношеской обидой и наслоившимися годами одиночества. Она задавала и задавала мужу вопросы, отлавливая его хорошее настроение. На одни Тимур Георгиевич отвечал, другие игнорировал. На вопрос – каким образом он нашёл её в Питере? – ответил без тени смущения – «Да! Следил». На вопрос – как узнал о ребёнке? – отмолчался. Так Шурочка и не узнала, что с её беременностью Тимур Георгиевич попал, что называется, пальцем в небо¹⁷…