Наш Современник, 2005 № 03

Перекусив наскоро, старик отправился к побережью: было спокойным Синее море, лишь мелкие барашки раз от разу проносились по его поверхности, муругой и мраморной. Как игрушечки, сидели на морской поверхности ладные рыбацкие судна: захотелось, неудержимо потянуло кинуться вдоль бережка, отыскать — пусть даже самую дурно просмоленную! — лодку, броситься в нее жадно и, рискуя жизнью, посягнуть наконец на соленый простор. Однако же плакаты, понатыканные там и сям, предупреждали ясно: ни-ни; грозным тоном звучали строгие императивные нормы; пресекалась ловля без патента; заплыв за какие бы то ни было буйки строго воспрещался.

В этом месте наступает легкий штиль, посудина нашей новеллы с обвисшим парусом замирает посередь сюжета. Уж так исторически сложилось, что зараза казенщины крепко вросла в плоть литературы точно таким же образом, как она уже однажды, питаясь веществом жизни, мощно и неудержимо пошла в рост. Поставленные жизнью бюрократические барьеры герои литературных произведений берут, но при этом теряют молекулы своей сути, как перья. Вот и наш старик готов нестись галопом по кулуарам, как по беговой дорожке, беря кабинеты прыгающим сердцем, но поделать здесь нечего, тем более что и сам автор против непатентованной рыбной ловли и совершенно всерьез надеется в этом вопросе заполучить читателя себе в союзники.

Обычно конторы, ведающие выдачей всякого рода правоустанавливающей документации, располагаются на куличках, однако же отдел контроля за рыбной ловлей, охраной окружающей водной среды и выдачи патентов подвалил к Синему морю под бочок, пришвартовался к песчаному бережку с самым официальным выражением фасада. В кабинетах, как в кулёмах, старик неизбежно вяз, чувствуя себя не человеком, а скорее мелкой зверюшкой, на сухие вопросы отвечал нетвердо, за что неизменно отсылался в очереди следующие, отстаивая в которых, желая лишь отвлечься от тупой боли в измученных пятках, он пробовал тешиться чтением объявлений, прикрепленных там и сям. Предлагалось, например, плюнуть на все муки с высокой башни и через посреднические фирмы приобрести, минуя патентованную ловлю, выращенную в искусственных условиях золотую рыбку, гарантированно исполняющую стандартный комплект желаний: полногабаритную квартиру с раздельным санузлом, блондинку с евроремонтом бюста, счет в банке. Ох уж все эти людские похоти в родительном падеже! Все эти трафаретные эфирные грезы, будто сошедшие с конвейера, способные удовлетворить лишь нужды грязнопузого троглодита, сызмала мечтающего о самом простецком: норе, мясе, бабе! Нет на свете муравы, настой которой способен извести под корень всю эту пандемию скудоумия, столь резво распространяющуюся по свету, что порой захватывает дух! А ведь желанья не должны быть скромны и незатейливы: неужели не хочется, к примеру, увидеть человечество коленопреклоненным, годным к употреблению? или слопать добрую порцию абсолютной монархии? или выгрести из копилки человечества все мировое золото, разделить между всеми поровну и наблюдать за всеобщим долгожданным равенством? Нет никакого резона размениваться на мелочевку, коль имеется возможность через соломинку высосать из космоса мировой разум, ибо необходимо, в конце концов, узнать его вкус.

Старику вдруг захотелось быть абсолютно несносным в желаниях — насколько хватало заряда памяти; вещество истории, как веснушками, усеяно невозможными желаниями, осуществленными в действительности. «Я буду упрямым, — думал старик, все ближе подбираясь к нужному кабинету. — Упрямство здесь уместно, ведь моими стараниями создается история. Как сложно ощущать себя на пороге сверхбытия, когда рядом близкая возможность хотя бы чуток задержать объявленные сумерки богов. Я буду мелочным, ведь самое земное существование, которым я желаю овладеть, состоит из мириадов мелочей, людских хотений, махоньких, незначительных нужд…»

Однако же к закату второго дня пыл его стал утихать. Не то чтобы он устал, но вот обнаружилась какая штука: стариковские качества, на которых он норовил строить свой расчет (мудрость, жизненный опыт и тому подобная чепуха), оказались бессильны под нажимом качеств принципиально иных. Требовалось, к примеру, безобразное рвачество, требовались мускулистые локти, луженая глотка, недурственный припас нахальства. Всяческие разнокалиберные морды, нацепив деловое выражение, как мастеровой фартук, нагло сновали из кабинета в кабинет, привычно небрежно отодвигая старика с пути своего следования. Мысль о том, что он по уши погряз в этой лишенной смысла чехарде, подкравшись ближе, набросилась, растерзала грудь. Цепляясь за желания, как за жизнь, он продержался еще некоторое время, однако к тому времени, когда был все же впущен в кабинет, силы его почти оставили.