Наш Современник, 2009 № 03

Давно всё это исчезло, не стоит об этом вспоминать. Вообще как можно реже надо вспоминать, иначе не поймёшь того, что происходит ныне. А ныне был этот правильный чёрный квадрат. И не было у квадрата размеров, и был он совсем рядом, я даже ощутила его ворсистую бархатную поверхность. И в этом квадрате было только семь звёзд Большой Медведицы — лишь они — крупные, прочные, единые в своем семицветье.

И что-то стронулось в груди моей, вернее, как-то так соединилось, забытое и странное, как сон, когда душа моя стала маленьким тихим озером, совсем маленьким, в большом глухом лесу, высоком, — черно-зелёным маленьким озером от нависших над ним древних елей. И небо там было таким же маленьким, как озеро под ним, — кружок, обрамлённый острыми верхушками елей. Совершенно точно, что в этом кружке не было звёзд, он был как чёрный монолит. И откуда было бы в таком небе взяться ветру? Его и не было никогда. А вот слетел, в то самое мгновенье, которое мне словно бы приснилось. Он слетел на озеро, и озеру показалось, что сейчас оно либо разорвётся на брызги и исчезнет вовсе, либо ветер обовьёт его, и подхватит, и унесёт вверх, туда, где очень страшно. Люди настойчиво называют это любовью, хоть это и неправильно.

Хоть и неправильно, но это произошло, когда я подошла к тебе и взяла тебя за руку, когда от меня самой во мне осталась только моя рука в твоей руке. Я словно бы исчезла вместе с мучавшим меня многолетним сиротством, когда самой себе кажешься как бы собранной из множества осколков мозаикой, готовой в любое мгновенье рассыпаться. Теперь меня не было, но я была самой собою, потому что стала неотделимой частью чего-то огромного, необъятного даже. Так получилось. Наверно, это могло быть и по-другому, но этим огромно-необъятным стал для меня правильный чёрный квадрат, недостижимый и близкий, тяжёлый, упругий и бархатно мягкий. Но и он был бы ничто или его могло не быть вовсе, если бы мы с тобою вдвоем не сидели в это мгновенье на золотом блистающих качелях, которые держались на двух ясно видимых, исходящих от Большой Медведицы невесомых цепях, и качели раскачивались, раскачивались.

— А теперь пора уж спать, — неожиданно сказал ты.

И только тогда я посмотрела на тебя. Ты действительно стоял рядом. Ты показался мне совсем другим, совсем не тем, с которым только что сидела я на золотых качелях под Большой Медведицей. И я очень рассердилась, потому что очень долго о тебе мечтала, без всяких конкретностей, мне всегда хотелось просто быть с тобою рядом.

— Ты некрасивый и толстый, — сказала совершенно серьёзно. — И тебе давно пора уходить.

Ты в ответ рассмеялся. Ты так умеешь обратить в шутку любую нелепость и даже грубость, что всем всегда легко с тобою и все всегда хотят рядом с тобою быть.

— Ну, тогда я пошёл, — ответил ты, как всегда безмятежно, и ушёл, по-своему, легко, будто ничего не случилось и даже не произошло: так, среди улицы, случайно встретились давние знакомые, поболтали о том, о сём, да и разошлись.

И хорошо, что ничего не случилось и даже не произошло, думала я потом, да и сразу тоже. Мы живём на Земле, у каждого из нас много дел, и долгов, и обязанностей, и чем дальше — тем больше. Когда жизнь у человека уже сложилась, неважно, сколько ему лет, не надо, чтобы в ней что-нибудь неожиданное происходило или случалось, неполезно это человеку, каким бы оно заманчивым и даже обольстительным поначалу ни представлялось. Тем более любовь-морковь — всё это выдумки поэтов, завитушки для украшения одного из инстинктов. Ох, уж эти поэты! Большинство из них

давно уж никогда не следует собственным советам. А эти глупенькие девочки, заранее в них влюблённые и горько так разочарованные после — где поэтические красота и ум, и вдохновенная глубинность чувств, так горячо заявленные в стихотворениях?!

От этих рассуждений мне не могло быть легче. Ты тоже Поэт. Но к тебе всё это не относилось. Поэт, красавец, умник, ты не был ловеласом, и это знали все. Никто не знал, кто ты на самом деле. Ты мало говорил, молчал и слушал, твои редкие слова были просты, и потому их трудно было оспорить. Никто и не спорил с тобою, тебя все любили, если за любовь признавать тихую радость, которая входила вместе с тобой, умиротворяя любую буйную компанию, и эта радость некоторое время ещё оставалась, когда ты выходил, всегда незаметно. Ну, что ещё? Ты был рус, светлоглаз и строен. Любые лохмотья на тебе казались изысканнее царских одежд. Да, ангел, никто и не сомневался. Но никто и не знал, как вести себя с ангелом — не обидишь его, не унизишь.

Так рассуждала я сама с собою, потому что больше-то не с кем было. Да и о чём? Ничего ведь и не случилось. Ну, зашёл ко мне случайно ангел, ну, хотел ненадолго задержаться — я оказалась к этому не готовой — дак и всё, как говорится, проехали.