Наш Современник, 2009 № 03

— Они есть, — очень серьёзно отвечала я. — Мы с ним, как полагается, гуляли под звёздами, а он их не видел, он даже ни разу не вспомнил про Большую Медведицу. Чего можно ждать от человека, который не видит звёзд? — Мне становилось только хуже от своих рассказов, от этих разговоров, я каждый раз всё сильнее раскаивалась, зачем иду, зачем говорю.

— Ты ведь знаешь, что я тебе скажу, — говорила Наташка.- Главная твоя беда в том, что ты всё хочешь понять. А женщина должна жить сердцем. Сходи в церковь. Это очень опасно — видеть в звёздах больше, чем в них есть на самом деле!

— Ты всегда всех куда-нибудь посылаешь, не к астрологу, так в церковь, — судила я при этом Наташку и всё сильнее злилась, зная, что она права.

Она давно уж выбросила все свои книжицы про звёзды, окрестилась сама, мужа и детей окрестила, теперь они всей семьей соблюдают посты и другие православные обряды. Да ведь я-то крещена во младенчестве и знаю, как надо серьёзно, и строго, и чинно, безгрешно и чисто идти к церковь, меня этому учила мама. А я?

И я пошла. Вчера? Да, это было вчера. Я стояла в маленькой полутёмной церкви, холодной и бедной. Радостные старушки в толстых шалях истово крестились. Священник был молод, русоволос и светлоглаз. Наверно, он этого не читал в те мгновенья: "… и станут едина плоть, един дух…", он просто пел, высоко и легко: "величЕгт душе моя Госпо-ода… и возрадовася дух мой о Бозе Спасе моем…", обходя с кадилом наше небольшое собранье. Вот эта волна, ощутимая физически: и аромата, и воздушного движения, и звука, приблизилась ко мне, вот она меня коснулась…

И слезы мои были безмолвны, их было много, я их не прятала. Будто камешки или льдинки, скатывались они с души, как с горы, по моим много лет сухим щекам. И освободившая, пусть ненадолго, душа сама собою заговорила. "Господи, — говорила она. — Прости меня, Господи. Благодарю Тебя за то, что столько лет всё это у меня было. Благодарю Тебя, Господи, что всё это у меня есть".

— Привет, — сказал ты, когда я, выйдя из маленькой церкви и пройдя по морозной и тёмной декабрьской улице, свободная, радостная и лёгкая, как никогда прежде, вступила в жёлтый тёплый круг фонарного света на тропинке, ведущей к дому. — Где бродила та, что спит под Большой Медведицей? Где она бывала?

— Она бывала в церкви, — очень серьёзно ответила я и тогда только в голос заревела. — Оставь, пожалуйста, свои глупые шуточки.

И слезы уже не катились и не скользили по моим горящим щекам, они застывали на них, не пролившись. И ты в ответ ничего не сказал. Ты снял перчатку и тёплой ладонью убрал льдинки с моего лица, потом горячими губами гладил мои щёки, не давая образоваться на них новому льду и говорил:

— И вдохновенно будешь каяться… Молитву Господу творя… Смотря, как ангелы слетаются… На свет ночного фонаря…

— Когда ты это сочинил? — спросила я.

— Это было вчера, лет пятнадцать назад… — легко ответил ты и добавил вполне серьёзно: — Ты возьмёшь меня завтра в церковь?

А я не знаю. Я больше уже ничего не знаю: зачем это всё было и было ли оно: широкое поле, чёрный лес, и маленькое тихое озеро, и тёмное небо, и Большая Медведица, и Наташка, и страшный ветер. Я только знаю, что никакого времени не хватит, чтоб я успела тебе про всё про это рассказать.

ВАДИМ ТЕРЁХИН

"И НИЧЕГО НЕ ИЗМЕНИТЬ…"

КОСМОДРОМ

Я отчётливо помню суровый простор Казахстана, одинокое эхо и редкую тень, перспективу юной жизни сословия Марса, военного клана, обретающей навык секретный в песках терпеливо.

Там и солнце, слепящее днём, протекает сквозь крыши. Пыль безмолвия жёлтого гложет любые дороги. Бессловесные звёзды и царствие Божие ближе, и под ним Серафима по-прежнему ищут пророки.

Беспокойным трудом, результатом бессонных стараний привлечённых судьбою людей неумело и слепо запрокинул лицо из металла космический странник, очарованный промыслом тайным бездонного неба.

Он мучительно ждёт, но до срока спокойно и тихо во владеньях раздольных степного Аллаха и бая. Только дрогнет земля, и сего персонального лиха златотканый огонь в приходящую вечность сливая.