Наш темный дуэт

Август зажмурился, и Кейт принялась рассматривать темные ресницы, запавшие щеки, черные черточки, обвивающие запястье. На них снизошел покой, и Кейт захотелось спать, но стоило ей закрыть глаза, как перед ее внутренним взором вставал солдат в камере.

Но она кое в чем созналась, так тихо, что она думала – надеялась, – что Август не услышит.

Два слова, которые она поклялась никогда не произносить вслух в мире, полном монстров.

– Мне страшно.

Август оставался с Кейт, пока она не задремала.

Он не брал ее за руку, не решался снова к ней прикоснуться после того, что было… При мысли о произошедшем он покраснел. Но если бы Кейт не заметила красный свет, если бы их губы соприкасались чуть дольше, если бы его руки касались кожи, а не одежды…

Настала полночь, отмеченная лишь новой выжженной меткой на его коже.

Сто восемьдесят пять дней без падения.

«Метки ничего не значат, – проворчал Лео. – Плюнь уже на них».

Но его брат ошибался. Даже когда Август думал, что хочет позабыть о них, какая-то его часть продолжала держаться. Да и отметины никуда не исчезали.

Что-то мягко плюхнулось на кровать. Аллегро. Кот настороженно взглянул на Августа, но не убежал и свернулся клубком у него в ногах, прикрыв зеленые глаза хвостом. И это показалось Августу победой, не меньшей, чем последняя метка. Сунаи смежил веки и позволил тихому мурлыканью кота окутать его…

Проснулся он резко, от внезапного отрывистого кашля.

Август не помнил, когда заснул, но уже почти рассвело. Кашель зазвучал снова, отдаваясь у него в голове.

Генри.

Август затаил дыхание и прислушался, готовясь к худшему. Но, к счастью, кашель прекратился, и вместо него послышался строгий голос Эмили.

Генри что-то ответил. Он дышал хрипло и тяжело, но все-таки он был здесь.

– Я в порядке. Не волнуйся.

– Господи, Генри, ты думаешь, что раз ты в состоянии соврать мне!..

Они говорили тихо, но какой смысл шептать, если Август в состоянии расслышать разговоры солдат четырьмя этажами ниже? Он, конечно, мог отключиться и не обращать внимания, но ведь речь шла о Генри и об Эмили!

Август лежал не шелохнувшись.

– Должно же что-то быть!

– Эм, мы все обсудили.

– Генри, пожалуйста! – Эмили Флинн всегда была тверда как камень, но, когда она произнесла эти слова, ее голос задрожал. – Если бы только позволил медикам…

– И что они мне скажут? Я и так уже знаю.

– Но не можешь ты просто позволить…

– Я и не позволяю.

Тело придвинулось к телу, как рука скользнула по волосам.

– Я по-прежнему с тобой…

И Август, лежа в темноте, понял, что хотел договорить Генри:

«Пока что».

Сон как рукой сняло.

Он пытался сосредоточиться на других звуках в здании – на шагах, шуме воды в трубах, отдаленном голосе флейты Соро, и где-то под всем этим находился тот солдат в камере. Он был так далеко внизу, что, возможно, сознание Августа обманывало его. Но какая теперь разница!

Август осторожно встал, взял скрипку и спустился вниз.

Он думал, что найдет помещение для наблюдения пустым, а солдата – в одиночестве, но там была Ильза. Она стояла, прижавшись лицом к плексигласу. Солдат стоял на коленях на бетонном полу, бессвязно твердил о милосердии и пытался вырваться из наручников, пока по рукам не потекла кровь.

Неужели они бессильны?

Август огляделся по сторонам. Минус третий этаж – самый нижний уровень Компаунда. Он отсечен от мира сталью и бетоном. Полная звукоизоляция.

Август задумался. На столе был пульт управления. Красная кнопка включала микрофон. Когда Август нажал ее, из камеры хлынул голос солдата, наполняя помещение безумием и страданием.

Август положил футляр на стол и достал скрипку. Ильза посмотрела на него вопросительно. Лео всегда считал, что их единственная цель – очистить мир от грешников. Что музыка – всего лишь самый гуманный способ сделать это. Но что, если ее можно использовать и для других целей? Помогать, а не причинять вред?

Август сделал глубокий вдох и заиграл.

Первая нота вспорола воздух, как нож. Вторая была высокой и нежной, третья – низкой и печальной. Стальные струны мелодчино звенели, натягивались под пальцами. Музыка заполнила бетонное помещение. Каждая нота, достигающая стен, возвращалась назад, одновременно и ослабев, и усилившись, и затихала среди новых нот.

Август никогда еще так не поступал. Никогда не играл для того, чтобы утешить душу, а не вырвать ее.

Но солдат в камере перестал дергаться. Он склонил голову.

Казалось, что ему стало легче, что песня победила тьму внутри него.

Август продолжал играть.

X

В воздухе пахло кровью и страхом.

Слоан учуял запах еще на ступенях, но, куда бы он ни смотрел, он видел лишь малхаи. Сплошные малхаи. Губы их красны, а руки пусты. Пусты. Пусты.

– Я чрезвычайно разочарован, – изрек Слоан. Голос его разнесся в ночи.

Они ничего ему не принесли. Они ничего не видели. Они играли с добычей, они помахивали ею перед каждым живым, дышащим, охотящимся дюймом городской ночи – однако ничего не добились.

Даже Алиса, какой бы маленькой кровожадной тварью она ни была, вернулась с пустыми руками, выставив напоказ испачканные губы и беспечно пожав плечами.