Наш величайший дар (СИ)

Леншерр надеялся, что не окажется здесь так скоро после прошлого визита, когда он приносил личные дела мутантов из своего братства. Он избегал этого места, потому что знал, что, как и в прошлый раз, не сможет сдержаться. Знал, что Чарльз, как и в прошлый раз, ему откажет, едва заметив образы в его сознании. Но эти стены. Это поместье. Все вокруг. И Чарльз, в котором уже не было того гнева и той боли, которая разъедала его изнутри. Но он все еще может оттолкнуть. Эрик помнил, как Чарльз бросился на него в самолете. Дрожал всем телом, а его голос хрипел от боли, голубые глаза блестели от слез. «Ты бросил меня!». Этот голос до сих пор отдается эхом в сознании Эрика, и он знает, что Ксавьер все еще так думает, пусть сейчас он спокоен и приветлив. А он не знал, что ответить ему тогда в проклятом самолете. Десять лет в заточении, наедине со своими мыслями и воображаемыми разговорами, и в его сознании Чарльз никогда не кидался на него так. Его нужно было утешить? Эрик не знал как. Он не умеет этого. В своей жизни он понимал лишь силу и потому все, что он смог сделать - это обвинять Чарльза в его слабости. Указать ему на нее, чтобы он стал прежним, чтобы справился с собой, а не искал утешения и жалости. Ведь Ксавьер, которого знал Леншерр, был самым сильным мутантом из всех, с несгибаемым духом и бескрайней, чистой надеждой на лучшее. Он хотел ему об этом напомнить. Сделал это так, как умел, вкладывая в свои слова всю свою силу и решимость, даже не замечая, как одного этого достаточно, чтобы погнуть корпус самолета. Но Чарльзу это не помогло. Лишь сделало хуже.

Найти другой подход Эрик смог не сразу. Видел, как Чарльз демонстративно не смотрит в его сторону, сгорбившись сидит в своем кресле и пьет виски, глядя на черное небо за окном. Тогда Эрик хотел, чтобы Чарльз мог читать мысли, чтобы он проник в его сознание и сам увидел… Десять лет, закалившие решимость. Десять лет, сделавшие чувство вины частью Эрика. Десять лет одиночества и мысленных разговоров с воображаемым Чарльзом. Десять лет, которые он мечтал наконец-то сказать «прости меня» и вновь прижаться к его груди, вдыхать теплый запах его тела и знать, что он не один. Вновь слышать добрый голос в своей голове, повторяющий его имя. Но он не читал его мысли. Больше не мог этого делать и не хотел. И Эрик не смог придумать ничего лучше, чем принести шахматы. Извиняться он не умел, но старался. Он не умел проявлять свою слабость, не знал, как показать свои чувства Чарльзу теперь, когда он уже не знает о нем все.

Он слишком долго был один. И одиночество стало его частью. Был слишком долго наедине со своими мыслями и твердо убедился в выбранном пути в борьбе за мир для мутантов. Пусть Чарльз не понимал его методов и не разделял его желаний. Эрик видел этот мир. Безопасный мир для всего его рода. Спокойный и естественный. Мир, в котором он мог бы быть с Чарльзом. Они бы могли…

Шахматы помогли. И извинения, которые дались Эрику с таким трудом, заставили Чарльза немного оттаять и наконец-то взглянуть на своего друга, который так отчаянно стремился вернуться к нему, но не знал, как это сделать.

После третьей партии Чарльз поднялся, чтобы принести еще одну бутылку. Двигался непривычно угловато, казался изломанным. И эта копна нечесаных волос и борода придавали ему дикий вид, так непохожий на внешность того юного профессора, что спас когда-то Эрика. Он никогда прежде столько не пил. Леншерр это помнил и поднялся вслед за другом, не подпуская его к мини бару, мягко придержал дверцу.

- Отвали, - сипло почти прорычал Чарльз и пронзил предупреждающим взглядом Эрика. Казалось, профессор вновь готов врезать своему другу, но Леншерр готов был перенести еще один удар. Столько, сколько потребуется, если это хоть немного успокоит израненную душу его единственного друга.

- Я думаю, тебе хватит на сегодня, - голос звучал слишком грубо с непривычки, даже строго.

- А это, черт возьми, не тебе решать, - процедил Чарльз и рывком дернул дверцу минибара и достал бутылку, но Леншерр преградил ему проход к креслу. Видеть его таким - больно. Не знать, как помочь - отвратительно. Он чувствует себя еще беспомощнее, чем в той тюрьме, вдали от металла.