Наш Витя – фрайер. Хождение за три моря и две жены

…Витя смотрел, как Манечка зубрит иврит. Вечная школьница! Сам он хватал на лету, а она снова и снова повторяла: «рац» – бежит, «цар» – узкий, «роце» – хочу. Рокочут, меняясь местами, одни и те же буквы, связываясь в осмысленное: желание – бег от тесноты. Вот она, подсказка.

– Знаешь эти слова? – Манечка держит карандаш зубами.

– Всегда знал. Мне надо поговорить с тобой…

– Ну?..

– Я ухожу.

– К другой? – прикусила карандаш до скрипа. Светлые глаза увеличились. Словно приблизилось к нему побледневшее Манечкино лицо. Знает (откуда знает, почему знает?), что не глупая шутка.

– Ни к кому. Если останусь, все мои проблемы будут возникать снова и снова, до бесконечности. – Витя взял её тетрадку. – Вот график моей судьбы. Вверх-вниз, вниз-вверх. И всё, не очень выходя за среднюю. Это – лучший в стране оркестр (денег нет, но есть душа), а это клуб (деньги есть, нет души)… Это победа учеников на конкурсе (есть душа)… Это кафе «У Юрека» (души нет, но зато деньги)…

– Очень похоже на кардиограмму, – сказала Маня. – Так бьётся сердце скучного человека с чистой совестью.

Витя ждал, что Маня взорвётся. Упрекнёт в предательстве. Даст по роже, первый раз в жизни он чувствовал, что стоит этого.

Но Манечка говорила совсем неожиданное.

– Наконец-то! Берёшься за искусство, дело кровавое, а хочешь спать с чистой совестью. Возьмём первый зубчик. – И написала над графиком: «Оркестр филармонии», и сделала острую стрелу вверх. – Вот когда надо было прорваться. Плевать на всех и вся. И плевать на деньги. Позже пришли бы.

– Ты была беременна Мишкой.

– Ну и что? Не умерли бы. Пастернак проехал мимо старых и больных родителей. А они его ждали в Германии! Был в любвях, в стихах. Родители умерли, стихи остались.

– Ты ещё скажи, что надо было убить…

Я имею в виду аборт! Обидеть тебя, ту девочку? Это и есть – продать душу дьяволу.

– На фиг ему твоя душа? Бес давно перестал заниматься этой скупкой, скучно. Неазартно. Души мелкие. К нему все в очередь, не пробиться.

– Манечка! Что говоришь?!

– Что думаю. Я не получила от тебя того, что ждала, – смысла существования. Моего. Пелёнок мне мало. Дети выросли, и мне… пусто.

Я музыкант лишь настолько, чтобы оценить твой дар. Я мечтала служить музыке через тебя. А получается… Оба работаем на прокорм и служим быту. Иди! Топай!

– Манечка!

– Да, да, знаю: расставаться с мужиком надолго опасно. Ну, если встретится тебе другая женщина, то… значит, так суждено. Тебе и нужно потрясение, трансмутация. Толчок. Переход в другую октаву. Страсть, то бишь…

Витенька смотрел на Манечку с восхищением. Гневная, пылающая и… всё понимающая. Жена с большой буквы. Жена.

– Мы слишком давно вместе, энергетически исчерпаны друг другом… Всё равно пойдут мелкие измены… Пошлость. Мы ведь не гоголевские старосветские помещики. Лучше Одиссей в мужьях, чем Афанасий Иванович.

– А ты? – не сдержался Витенька.

Обида, ревность, чувство собственности возникли как раз для того, чтобы подчеркнуть в этот миг немыслимую высоту Манечки.

– Я тоже получаю право на свободу. Разумеется. Но почему-то мне кажется, что этим правом не воспользуюсь.