Наша Рыбка

«Не закончил», – ответил Петя и прислал красноречивую фотку, чтобы я не сомневался в его словах. Я хотел ее тут же удалить, но в итоге почему-то оставил. Сейчас порылся в телефоне и нашел ее.

На следующий день я был не в настроении, поэтому после универа мы с Ярославной молча смотрели фильм и только перед сном, когда я постучался к ней в ванную, поговорили. Она разделась, включила воду и повернулась ко мне спиной.

– Постой, что это у тебя?

На правой ягодице красовалась надпись «Привет, Чехов», сделанная черным маркером.

– Что?! Это еще откуда? – Она глядела через плечо и удивленно моргала. – Вот засранец! Написал, когда я спала!

Я рассмеялся.

– Удобно было бы использовать тебя как мессенджер, если бы ты чаще оставалась у него. Но я тебя больше к нему не отпущу.

– Будь добр, принеси какой-нибудь фломастер. Я знаю, у Марины точно есть, – проигнорировав мои слова, попросила Ясна.

– Зачем?

– Я кое-что Пете передам.

Когда я вернулся в ванную и закрыл на щеколду дверь, она тут же приказала:

– Снимай трусы.

– Что ты задумала?

Она не ответила и сама стащила с меня белье. Потом взяла фломастер и вывела на лобке «Здесь был Петя». Дальше сделала фотографию на телефон и с победным видом отправила Воронцову. Приписка гласила: «Мы получили твое послание. И нашли еще одно!»

В ответ Воронцов прислал плачущий смайл.

Ясна пошевелилась на кровати и вернула меня в комнату из веселых воспоминаний.

– Игорь, – прошептала она.

Свет за окном мерк, тень от рамы ползла к потолку и бледнела. Я спрятал камеру и сел рядом.

– Мне так больно, Игорь…

– Где больно? – встревоженно спросил я.

– Везде. Во всем теле.

Она не хотела больниц. Она хотела плавать с дельфинами и ездить по старым усадьбам, расположенным вокруг Москвы.

Но однажды боли стали настолько сильными, что она почти забылась в беспамятстве и согласилась на лекарства. Родители поместили ее в хорошую клинику, где тут же, помимо обезболивающих, был назначен курс химиотерапии.

Я вышел из метро, слегка трясущимися руками открыл карту, чтобы посмотреть, как ехать своим ходом. Увеличил масштаб: вот появились очертания домов и нежилых построек. Такие карты рождали одну-единственную ассоциацию – вытянутые, т- и г-образные дома напоминали фигурки тетриса, и я мысленно пытался сложить их в один большой блок, который, по законам игры, должен исчезнуть.

Когда я добрался, у больницы уже парковалась мама – в этот раз она вызвалась навещать Ясну со мной, и мы вместе вошли и поднялись на нужный этаж. Впервые я чувствовал себя чуть более важным… более опытным, чем она. Мой шаг сам собой становился решительным и широким, мама шла следом, и я лишь по дробному перестуку каблуков понимал, что она пытается за мной угнаться. У палаты я остановился, выдохнул и открыл дверь. Кажется, я даже заранее придумал, что сказать Ясне. Зачем-то прокручивал и проигрывал в голове предстоящий час в больнице и нашу беседу.

Палата начиналась крошечным коридорчиком, и только потом открывалась достаточно просторная, светлая комната с одной кроватью, теликом в углу и наполовину прокапанной капельницей. И да, на кровати никого не было, только смятое одеяло говорило о том, что недавно тут все-таки лежал человек, да прозрачные проводки сиротливо болтались возле металлической лапы капельницы, словно их кто-то наспех выдернул перед побегом. Я недоуменно замер и переглянулся с мамой, на лице ее читался немой вопрос. Хотелось выдать хоть какое-то предположение, но этого не понадобилось. Звук донесся из туалета, куда вела белая дверь в полутемном маленьком коридорчике.

Ярославну рвало.

Сначала у меня перехватило дыхание и что-то черное опустилось на глаза, но уже через секунду я взял себя в руки, молча указал маме на стул в углу, а сам, заметив на тумбе испачканную Яснину чашку, принялся мыть ее в раковине. Старинный тонкий фарфор невесомо звенел под струей воды, казался бесплотным, словно это был лишь фантом чашки, и именно этот фантом мы когда-то отрыли на блошке возле забытой всеми богами и людьми железнодорожной станции.

Невозможно было мыть чашку бесконечно. Пришлось выключить воду, и в резко обрушившейся тишине я вновь услышал, как Ясна за стеной закашлялась. Я бросился в коридор и толкнул дверь туалета.

Ясна стояла, слегка нагнувшись над унитазом. Бледные худые руки птичьей хваткой вцепились в лицо, она отчаянно, почти беззвучно, но с непроизвольными стонами плакала, плечи ее тряслись, тонкие пальчики были похожи на прозрачные проводки капельницы, а вся она сама – на невесомый фарфор. Я помню и ее белую футболку в узор из мелких синих звезд… И все те же пижамные штаны, в которых она когда-то нас встретила у себя дома… Помню, как потянулся к ней и погладил по спине, чувствуя каждый выступ позвоночника.

Она вздрогнула и обернулась.

– Петя? – вырвалось у нее еще прежде, чем она смогла вытереть слезы и понять, что это я. К прорве неназванных чувств во мне добавилась боль от того, что она почему-то нас спутала. Почему-то назвала его имя. – Ой.