Наша улица (сборник)

А когда наступила суббота, он не сразу спохватился, что сегодня тоже должен работать. Поднявшись утром, он стал не спеша одеваться, размышляя при этом, не сходить ли ему наконец в хоральную синагогу. "Пять лет в Лондоне, а ни разу там небыл", - с досадой подумал Хаим, натягивая носок.

Вдруг, словно его хлестнули по лицу, он откинулся назад, потом снова согнулся и так и застыл с носком в руке.

"Да я же сегодня работаю!" - молнией пронеслось у него в голове.

И, словно убеждая себя, что не спит, он повторил вслух:

- Я сегодня работаю...

И запальчиво добавил:

- Не дожить им до этого! Не пойду сегодня на работу.

Но сознание нашептывало ему другое: "Все равно, и так уж..."

И губы механически прошептали: "Все равно..."

Хаим вышел из дому, сам еще толком не зная, куда понесут его ноги, в синагогу или на фабрику...

С первым сигналом фабричной сирены он стоял за своим станком и строгал.

8

С тех пор как Хаим начал работать на фабрике, он совсем переменился. На лице его никогда не видно улыбки, никто от него доброго слова не слышит, он озлоблен, обижен на весь свет и часто срывает свою злость на ни в чем не повинной Гнесе.

- Почему ты вечно всем недоволен? Кажется, уже и работаешь, слава богу, чего брюзжать? - допытывается Гнеся. Она не может понять, что случилось с ее мужем.

- Работаю... велика радость, - ворчит Хаим в ответ.

- Не гневи бога, Хаим. Все, кажется, лучше работать на порядочной фабрике, чем, как прежде, по двенадцать часов мучиться в потогонной мастерской.

Хаим вскакивает, как будто его ударили хлыстом.

- Не напоминай ты мне о фабрике! Будь она проклята!

Лучше бы я ее не знал, для всех нас было бы лучше!

И он с такой злобой осыпает фабрику ругательствами и проклятиями, так неистовствует, что Гнеся уже сама не рада. Зачем было заводить с ним этот разговор. Бесноватый какой-то, лучше его не трогать.

Не хозяина ругает и клянет Хаим, не фабриканта, а фабрику. Черт бы ее побрал вместе с машинами, с приводными ремнями и колесами, с ее грохотом, гудком, со всеми ее порядками! Паук, огромный, чудовищный паук, который поймал в свою паутину тысячи мух и сосет их кровь. Все из него высосала: веселость, добродушие, отняла у него покой, даже субботы лишила, ничего не оставила.

К хозяину Хаим зла не питает. Наоборот, к богачам он относится с уважением. Когда в цехе показывается один из директоров фабрики, Хаим ест его глазами, в тайной надежде, что этот важный, гладко выбритый господин остановится, проходя мимо, и скажет ему несколько слов. Или хоть посмотрит, как он работает. Хаиму кажется, что это улучшит его положение на фабрике, как-то выделит среди других. Но директору некогда, и он проходит по цеху, никого не замечая. Один только раз, осматривая новую циркульную пилу, у которой работал Хаим, он скользнул по нему взглядом, словно это был рычаг машины, и пошел дальше.

Хаим не обиделся. Что, в самом деле, фабриканту-миллионеру до какого-то рабочего. Поставили тебя к станку - знай свое дело, стой и пили.

Другие рабочие еще куражатся: толкуют о забастовках, хотят воевать с хозяином. Иные даже уверяют, будто настанет время, когда все фабрики перейдут к рабочим. Но он, Хаим, отлично понимает, что все это пустые слова. Где уж там воевать с хозяевами, когда старший по цеху, обыкновенный мастер, волен делать с тобой все, что ему вздумается.

Не понравился ему рабочий, он в два счета выгоняет его на улицу, и никто даже пикнуть не смеет.

- Словом, веселая жизнь. В петле висеть и то веселей, - так обычно заканчивает Хаим свои жалобы на фабрику.

- Ой, грешишь, Хаим, ой грешишь! - не выдержав, укоряет его Гнеся. Люди благодарят бога, когда у них хоть такая работа есть.

- Люди, люди! Что ты меня равняешь с людьми, - огрызается Хаим. - Людям все равно: есть суббота, нет субботы, есть к ним уважение, нет уважения, а я так не могу. Для меня это хуже смерти.

- И все-таки нечего отчаиваться. Не последний день на свете живем. Бог даст, подрастут дети, кончат школу, начнут зарабатывать, - тогда хоть и вовсе бросай работу.

Хаим безнадежно машет рукой:

- Дети! Когда еще это будет... Школа! Шкода это, а не школа. Порядки тоже, будь они неладны. Держат парня в школе до пятнадцати лет. Так, видишь ли, заведено у Джона Буля, и попробуй поговори с ним. Он, что ли, кормит моих детей? И хоть бы они стали людьми в этой школе - где там! Бездельники, шалопаи, уличные сорванцы... Все молитвы забыли...

- Ничего, бог даст, все уладится, - утешает его Гнеся. - Вспомни, сколько раз ты сам говорил: положись на бога, и бог тебе поможет.

- Что ж ты не попросишь у него на уголь? На квартиру? Пусть он даст тебе на расходы! Дура, и она туда же с богом лезет, - говорит Хаим, чтобы позлить Гнесю.

- Замолчи, не то вот как запущу тебе в голову чем попало! - кричит она вне себя. - Старый дурак, сам не знает, что мелет...

Но Хаим уже закусил удила и, назло жене, начинает нести такое, что у той волосы дыбом становятся.

- Да что с тобой, опомнись, чего ты на стену лезешь? - пытается угомонить его Гнеся.

Но Хаиму сейчас уже не важно, злится Гнеся или нет, ему просто надо облегчить душу.