Наша восемнадцатая осень

Я вытаскиваю свой рюкзак из-под топчана и вдруг замечаю еще один, стоящий в глубине, с разлохмаченными лямками и протертыми до дыр кармашками. Васин… Неужели он так и останется здесь до тех пор, пока не откроют его чужие, может быть, вражеские руки и будут рыться в нехитром, скарбе, выискивая, чего можно взять?.. Нет!.. Даже думать об этом не хочется. Нужно что-то сделать, может, переправить его как-нибудь Васиной матери или сдать на склад. Я тоже не буду его открывать, я просто не в силах этого сделать…

Словно отвечая моим мыслям, кто-то вдруг спрашивает:

— Ребята, а чего же делать с вещами убитых?

Все молчат, И тот, кто спрашивал, опускает голову и густо краснеет, будто совершил какой-то нечестный поступок.

…Приносят продукты.

Каждому достается по три банки говяжьего мяса, по огромной двухкилограммовой буханке черствого хлеба, по пятнадцати кусков пиленого сахара и по пачке махорки.

— Товарищ сержант, — спрашивает один из тех, что нес продукты. — Как же получается? Нам выдали по полному аттестату на весь взвод, а нас-то всего девятнадцать…

— Дели на девятнадцать, — говорит сержант. — Черт его маму знае, когда мы снова получим харчи… — И видя, что ребята в нерешительности стоят над остатками продуктов, добавил: — Це на фронте часто бувае, що мэртвые кормят живых…

— А вещи? — не выдержал кто-то.

— Вещи убитых, хлопчики, треба сдать на склад.

— Вот наш санаторий, — сказал Гена, когда мы подошли к школе.

Стены, еще целые позавчера, теперь были изъедены осколками. Во дворе зияли две большие воронки, и несколько воронок поменьше уродовали улицу, Воробьи, чирикая, залетали в разбитые окна. Палисадник повален по всей длине. На кустах сирени трепещут, зацепившись за ветки, какие-то бумажки. Кругом осколки стекла, солома, обломки черепицы. Запустение…

— Пускай тий лысый дядька ночует у энтой хатини! — сказал Цыбенко, осмотрев пустые классы. — А нам треба печку. Гайда, хлопцы, вон до тих особняков. Сдается мне, що тамочко е не тильки сор да пауки.

Он показал на хатки-сироты, белевшие на той стороне улицы. Через несколько минут мы втащили в наиболее уцелевший домик свои вещмешки и рюкзаки.

— А ну, хлопцы, пошукайте чего-нибудь в огороде, — подмигнул сержант. — Если глаза в мене не брешуть, растет там добрая картопля, морква та буряк. Тягайте, що найдете, сюда, и мы з вами такий борщ заваримо, какого не пробовал сам командующий фронтом. Да не забудьте прихватить грушок та яблочек для узвару. Ежели послали нас сюда на отдых, то будемо отдыхать по-настоящему.

— Товарищ сержант, а хозяева?

— Тю, хозяева!.. Теи хозяева давно вже в Ардоне або у той самой Архонской. Что касаемо сада та огорода… то не пропадать же даром продукту у земле.

Я обошел низкие полутемные комнаты.

В первой, в углу, была небольшая печурка на одну конфорку. У окна стоял стол, покрытый старенькой, вытертой на углах клеенкой, и два табурета. На стене над плитой висела начатая связке лука, а на некрашеной деревянной полочке с бордюрчиком из бумажных кружев лежало несколько головок чесноку, щербатая деревянная ложка и стояла полулитровая банка, на треть наполненная серой крупной солью.

Во второй — две кровати с жиденькими ватными матрацами, коричневый сундучок, обитый полосками жести, венский гнутый стул с продавленным сиденьем, на подоконнике — тряпичная кукла, лицо у которой было неумело нарисовано химическим карандашом.

В третьей комнате стояла еще одна кровать, фанерная тумбочка и стул.

По всему было видно, что здесь жили небогатые люди, которые от зари до зари отдавали свой труд земле.

Я откинул крышку сундучка, Там ничего не было, кроме пустых аптечных флакончиков, старых школьных тетрадей с изображением дуэли Пушкина с Дантесом на обложках и кипы пожелтевших от времени газет. Все наиболее ценное хозяева, видно, успели захватить с собой. Где-то они сейчас?

В кухне загремели железом. Оказывается, в сарае ребята нашли приличный полутораведерный казан и теперь прикидывали, станет ли он на плитку. Кто-то принес старую оконную раму и щепил ее для растопки.

В хатку ворвался один из посланных за «морквой и картоплей».

— Товарищ сержант! — воскликнул он потрясение. — Выйдите на минутку, посмотрите, что я нашел!

— Що там таке?

— Да выйдите же скорее!

Мы выкатились из домика во двор.

— Там! — показал парень в заросли малиновых кустов.

Он повел нас в самый конец сада, и там, у плетня, мы наконец увидели его находку.

То был маленький, лет четырех, мальчик и рядом с ним — белая курица. Мальчик сидел на земле, а курица стояла возле него, втянув голову в плечи и полузакрыв глаза. Она была не то оглушена, не то контужена, так как не пыталась никуда убежать.

Когда мы подошли к мальчику, он поднял удивительные, ясного фиалкового цвета глаза и сказал только одно слово:

— Хлиба…

Кто-то вынул из кармана сухарь и протянул ему.

Мальчик принял сухарь в обе руки, прижал его к щеке и заплакал. А когда успокоился немного, то в первую очередь бросил несколько крошек курице. Курица склевала крошки и вновь погрузилась в оцепенение.

— Дела… — произнес Цыбенко, и впервые на его лице я увидел растерянность.