Наша жизнь с господином Гурджиевым

В день его отъезда в Нью-Йорк я по его просьбе рано утром пришла к нему на квартиру для каких-то последних приготовлений, и у нас состоялась чудесная беседа, беседа, которая может произойти только в исключительных обстоятельствах. Потом мы пошли на вокзал и сидели в кафе. Он сказал, что я была единственным человеком, который никогда не делал то, что он требовал, если сам не желал этого. Я, конечно же, верила ему тогда и была очень счастлива. Но неожиданно он заговорил о том, как сильно ему будут необходимы в Нью-Йорке г-н де Гартман и я, что никто не сможет помочь ему должным образом, и что мне нужно сделать так, чтобы мой муж мог снова присоединиться к нему в недельный срок. Я ответила, что это невозможно, что у моего мужа ещё не всё хорошо. Может быть, он бы захотел, чтобы я поехала, но я сказала, что не могу оставить его одного…

Приближался час отъезда, и мы молча медленно шли вдоль платформы к поезду. Я была очень грустной, потому что г-н Гурджиев уезжал так надолго, но больше от того, что он попросил меня оказать давление на моего мужа, зная о состоянии, в котором тот находится.

Я услышала первый сигнал прибытия поезда. Г-н Гурджиев поднялся по ступенькам в вагон-ресторан. К счастью, никого из сопровождающих с ним не было. Он остановился на площадке вагона, а я стояла на платформе вокзала, думая о многочисленных поездках, которые я совершила с ним…

Потом, очень неожиданно, г-н Гурджиев сказал: «Устройте всё со своими документами и приезжайте с Фомой через неделю в Соединённые Штаты. Вы мне оба там нужны». Я сразу же ответила: «Георгиваныч, я не могу. Вы знаете, Фома болеет». Несмотря на это, холодным, ледяным тоном г-н Гурджиев повторил: «Приезжайте через неделю, или вы меня больше никогда не увидите». Я сказала ему: «Как вы можете просить у меня такое? Вы знаете, что я не могу это сделать». Он повторил тем же тоном: «Тогда вы меня больше никогда не увидите». Хотя у меня было чувство, как будто меня пронзила молния, голос во мне сказал, и я повторила: «Тогда… я никогда вас больше не увижу».

Поезд тронулся. Г-н Гурджиев неподвижно стоял, глядя на меня. Я смотрела на него, не отрывая глаз от его лица. Я знала, что это навсегда…

Я стояла там, пока поезд не исчез из вида. Мысленно я видела перед собой князя Любоведского, который уходил и оставлял г-на Гурджиева одного. Когда он диктовал мне эту главу из «Встреч с замечательными людьми», я всегда тревожилась об этом трагическом моменте его жизни и испытывала благоговейный страх от того, что это может случиться со мной. Потом я медленно пошла домой, осознавая, что я сказала своё слово, и всё закончилось. Что ещё я могу сделать? Если мой учитель мне это сказал, он знает, что делает, и что я не могу поступить или ответить по-другому.

Под предлогом ужасной головной боли я ушла в свою комнату, задёрнула шторы для того, чтобы побыть в темноте, и легла в кровать… Что я пережила, невозможно описать. Но я не хотела, чтобы страдал мой муж, поэтому я ничего ему не сказала… Это было за четыре дня до того, как я достаточно сильно почувствовала, что нужно проснуться и начать жизнь заново.

Несколько лет после того, как мы покинули Приоре, г-н де Гартман продолжал писать музыку для фильмов, чтобы заработать на жизнь. Его псевдоним был Томас Кросс, Кросс была девичья фамилия его матери. Как только он заработал достаточно, он стал посвящать всё своё время своей собственной музыке.

В 1933 году продав Приоре, г-н Гурджиев переехал в Париж. Несколько раз он посылал кого-то, чтобы попросить нас вернуться, но, как и у моего мужа, у меня было очень сильное ощущение, что я не могу и не должна этого делать, не имеет значения, как сильно я этого хочу. Несмотря на это, ни я, ни мой муж не изменили своего отношения к г-ну Гурджиеву. Он всегда оставался нашим учителем, и мы всегда были преданы его учению.

Однако контакт никогда не обрывался. Мы продолжали видеться с мадам де Зальцман так часто, как только возможно, и поддерживали отношения с Успенскими. Несколько учеников г-на Гурджиева приходили к моему мужу учиться играть на фортепиано. Г-н де Гартман также давал уроки по композиции и оркестровке нескольким знаменитым музыкантам.

Поскольку он стал хорошо известен, многие из его новых работ – его первая симфония, несколько концертов, циклы песен и произведения для фортепиано – были впервые исполнены оркестром Ламурё и другими музыкальными коллективами Парижа, Брюсселя и Лондона, часто за роялем был мой муж. Его новый камеди-балет «Бабетта», сочинённый по либретто Анри Казна, впервые был поставлен в Опере Ниццы.

Прошло около двадцати лет. Мы жили в Гарше, очень близко от Парижа. Однажды поздно вечером в октябре 1949 года, снежной ночью, позвонила мадам де Зальцман из американской больницы в Париже, и сказала, что г-н Гурджиев серьёзно болен, и его только что привезли туда. Она сказала, что сообщает нам об этом, если мы вдруг захотим приехать в больницу, и также потому, что она очень хотела бы, чтобы мы были с ней. Как мы были ей благодарны!