Наша жизнь с господином Гурджиевым

Именно здесь, также в феврале, я в первый раз услышал музыку г-на Гурджиева – в одной из многочисленных комнат, где вскоре должны были жить ученики из Москвы и Санкт-Петербурга. По вечерам он начал приходить с гитарой, принадлежавшей Мандзавино, ложиться на тахту (восточный диван с подушками) и играть.

Эта музыка была не похожа на вальсы и мазурки. Позже он использовал её для нашей «священной гимнастики», а когда я спросил об этой музыке, он ответил, что она взята из учебника игры на гитаре. Но она была совершенно другой. Г-н Гурджиев играл не в обычной манере, а только кончиком среднего пальца, как если бы играл на мандолине, скорее слегка задевая струны. Это были даже не мелодии, а тихие наброски мелодий, нужно было внимательно слушать, чтобы уловить всё разнообразие музыкальных вибраций.

Безусловно, это были воспоминания мелодий, услышанных им во время его коллекционирования и изучения ритуальных движений и танцев в различных храмах Азии. В то время он не мог записать эти многочисленные мелодии на бумаге, но он запоминал их.

Это наигрывание, по сути, было введением в новый для меня характер восточной музыки, которую г-н Гурджиев позже захотел мне продиктовать. Для нас Ессентуки однозначно могут быть названы колыбелью музыки г-на Гурджиева. Ни в Москве, ни в Санкт-Петербурге о музыке не говорилось ни слова. Но, конечно, мы можем говорить об этом только в отношении тех лет, что последовали за 1916 годом, потому что то, что происходило ранее, нам неизвестно.

Однажды утром я вышел на улицу и, к моему удивлению, увидел приближающихся к нашему дому моего друга Захарова и г-жу Башмакову, даму средних лет из санкт-петербургской группы. Их сопровождали несколько незнакомых людей, которые, как я потом узнал, были из московской группы г-на Гурджиева. Среди них был Александр Никанорович Петров, один из основных учеников. Физически он был похож на молодого здорового быка. Позже я узнал, что у него был очень здравый разум и одарённость в математике и технике.

В тот вечер все мы собрались в одной из комнат нашего нового дома, и г-н Гурджиев сказал: «Никанорыч, прочти-ка нам лекцию». И Петров без подготовки начал говорить о том, что нужно входить в Работу всем своим существом. Он был чудесным лектором, его чёткий голос был хорош как в большом зале, так и в маленькой комнате. Речь его текла логично, без запинок.