Наша жизнь с господином Гурджиевым

После стольких сложных месяцев мы снова зажили мирной жизнью. Мы телеграфировали Осипу, чтобы он присоединился к нам, как только сможет. Наконец наш маленький дом снова был в сборе: Марфуша снова стала кухаркой и личной горничной моей жены, а Осип – дворецким и ординарцем. Когда мне нужно было ехать на фронт в конце февраля, Осип отказался допустить ко мне другого солдата в роли ординарца. Он сказал: «Я не позволю г-ну де Гартману идти на фронт с незнакомцем!» В окопах он прошёл со мной через всё. Когда солдаты взбунтовались, мы бежали вдвоём, прошли пешком весь путь до Киева, чтобы разыскать мою жену. Осип и Марфуша были детьми старых слуг нашего поместья и были преданы нам, как собственным семьям.

Мысли о г-не Гурджиеве и его планах не покидали нас; поедет ли он в Персию, или останется на Кавказе? Через несколько недель от него пришла открытка. В ней он писал, что хотел бы приехать в Ессентуки и интересуется, нет ли у нас места, чтобы принять его. Через день или два мы получили письмо, в которое он вложил 1000 рублей – всё ещё большая сумма, хотя инфляция уже началась – со словами, что высылает эти деньги на тот случай, если они нам понадобятся. Мы были глубоко тронуты его заботливостью. Чуть позже в тот же день мы были приятно удивлены, увидев г-на Гурджиева, стоящего возле двери. Следующие несколько ночей он спал на софе в нашей крошечной гостиной.

Место ему понравилось; хозяин сдал ему большую комнату в своём собственном доме с правом пользоваться кухней. Через несколько дней прибыла жена г-на Гурджиева, и ещё позже Шернваллы.

Я думал, что сейчас начнутся интересные философские беседы, но ничего подобного не происходило. Мы только ходили каждый день гулять с г-ном Гурджиевым в центр Ессентуков. Он покупал семечки, всегда давая мне пригоршню, и сплёвывал шелуху под ноги прохожим. Ни слова не было сказано о философии. И я нетерпеливо шёл рядом с ним, не зная, как задать вопрос.

Он часто приходил к нам повидаться, иногда с доктором Шернваллом; тогда наконец общение стало интересным. Однажды вечером г-н Гурджиев долго говорил про недостаток точности в нашем языке, что мы неспособны точно передать идею или философскую концепцию – и едва ли можем вообще понимать друг друга. Позже Успенский чудесно развил эту идею, подчеркнув то, что наш язык основан на ассоциативном мышлении, и каждое слово окрашивается всевозможными индивидуальными и субъективными образами, чувствами и мыслями. Его точная передача идей г-на Гурджиева ещё более замечательна тем, что в период жизни в Москве и Санкт-Петербурге нам было категорически запрещено делать какие-либо записи.

Однако позже, в Ессентуках и Тифлисе, г-н Гурджиев сказал нам записывать то, что он говорил, или выполнять письменные задания, которые он нам давал. Например, найти подходящее название для Института и определить его цель. Это были настоящие головоломки, и они полностью подтвердили наши разговоры про неточность языка. Самым интересным было то, что за этот долгий поиск возможных определений, наша внутренняя работа пробудила внутри нас вкус к точному языку. Хотя мы и не могли его достичь, по крайней мере, мы пришли к пониманию того, что существуют идеи, мысли и чувства, почти не выразимые словами.

Однажды вечером, как раз перед тем как покинуть наш маленький домик, г-н Гурджиев сказал вполне непринуждённо: «Я в последний раз приходил к вам, потому что сейчас мне нужно начать работать с доктором». О Боже, как сильно меня ранили эти слова! Я подумал, что он говорит о начале особо важной эзотерической работы с доктором Шернваллом, а меня в это не включают, потому что я ещё слишком «молод» в Работе. Весь следующий день я не находил себе места. Когда больше не смог этого терпеть, я сказал г-ну Гурджиеву, как я опечален тем, что не могу принимать участия в новой работе. «Почему опечалены? Вам придётся навёрстывать!» – таким был его ответ.

В моменты таких явных столкновений с г-ном Гурджиевым маска спадала с его лица, и я чувствовал глубокую внутреннюю связь, установившуюся между нами, связь, которая с годами становилась только сильнее. Это никогда не были гипнотические узы, потому что всё учение г-на Гурджиева приводит людей к освобождению от внушения. Эти внутренние узы (будем называть их магнетическими) были невидимой связью с г-ном Гурджиевым, который был самым близким нам человеком в истинном смысле этого слова. Это как будто видишь «настоящего» г-на Гурджиева, с которым всегда желаешь быть рядом. Это был не «ежедневный» г-н Гурджиев, иногда приятный, иногда неприятный – человек, от которого чаще всего желаешь убежать прочь, и с которым остаёшься только потому, что собственная работа зависит от этого.

Я повторю, что г-н Гурджиев однажды сказал: «Душа, которая должна быть разбужена в нас, будет связана с физическим телом магнетической связью.» Работая с нами, он временно принимал на себя роль нашей души, и таким образом формировалась эта магнетическая связь с ним, которую мы осознавали, и которая создавала это чувство близости.