Наша жизнь с господином Гурджиевым

Нам нужно было пройти через опыт отречения, который требовался во всех монастырях, во всех религиях. Но отдать нам нужно было только нашу ошибочную привязанность к вещам.

Намного позже я понял, что у этих требований г-на Гурджиева была двойная цель. У него уже был в голове план второй экспедиции, и свобода от привязанностей могла бы быть чрезвычайно важной для каждого, кто будет принимать в ней участие. Эта экспедиция, которая, в конце концов, привела нас в область, свободную от большевиков, была тщательно спланирована заранее.

Первая экспедиция была подготовкой ко второй. Кстати, здесь я хотел бы рассказать, что г-н Гурджиев сказал однажды Успенскому: «Иногда революции и все следующие за ней трудности могут помочь настоящей Работе».

Каждая маленькая деталь была обдумана г-ном Гурджиевым и с большой точностью проработана. Например, бумаги, которые мы писали, заявляя, что мы отдаём всю нашу собственность, позже были использованы для убеждения новых лидеров большевиков, что мы не против идеи общей собственности на имущество. Благодаря этому, нашу группу узаконили как научное и не политическое общество. Таким образом, мы могли мирно существовать, не пробуждая подозрений. Г-н Гурджиев даже пошёл ещё дальше и попросил Шандаровского, который был юристом, пойти в местную администрацию большевиков и устроиться на работу, поскольку им нужны юристы.

Мы все были шокированы идеей, что одного из нас, белых русских, попросили помогать большевикам. Однако Шандаровский пошёл, и на одном из заседаний Совета произнёс столь чудесную речь о теориях Прудона и Ферье, что был немедленно избран руководителем отдела.

Тем временем г-н Гурджиев дал нам несколько новых упражнений, в одном из которых нам показали специальные движения для рук и ног, обозначающие буквы алфавита. Мы занимались ими неделю, потом неожиданно г-н Гурджиев объявил, что в пределах Института мы можем разговаривать только посредством этих движений. Нам нельзя было произносить ни слова, чтобы ни происходило, даже в наших собственных комнатах. Мы могли говорить за пределами Института, но мы не могли выйти без разрешения. Жизнь начала усложняться. Как сложно было для нас помнить о том, что нельзя говорить, особенно наедине! В эти дни мы с женой должны были ехать в Кисловодск, а для этого нам нужно соответствующе одеться. Чтобы спросить друг друга, ничего ли мы не забыли, нам нужно было воспроизвести длинные серии жестов. Но мы не разговаривали в нашей комнате, даже шёпотом, чтобы никто не услышал. Если бы мы так делали, мы бы почувствовали, что обманываем сами себя.

Было чудесно так относиться к нашей работе с г-ном Гурджиевым. Понимая, что всё делается ради нас, мы выполняли задания. Это не было слепое повиновение, потому что мы видели цель. И как чётко мы стали видеть нашу механичность! Мы начали себя познавать. Снова и снова мы ловили себя на том, что собираемся заговорить, но вовремя вспоминали и останавливались. Это было сложно…

Каждый вечер после ужина мы собирались в комнате г-на Гурджиева. Иногда он объяснял упражнение, которое мы пытались сделать; иногда он давал нам новое, которое нам тут же надо было попытаться выполнить. Он говорил очень мало, и нам никогда не позволялось задавать вопросы. Иногда г-н Гурджиев отсылал практически всех и давал специальные упражнения конкретным ученикам – «внутренние» упражнения; но я не могу рассказывать об этом.

Утром г-н Гурджиев часто сидел за столом на веранде внизу, голова его всегда была подперта рукой и, если это была зима, на нём было пальто и каракулевая шапка. Он сидел так, в тишине, возле двери, где время от времени вешал объявления на стену, сообщая нам, что нам делать или не делать, что планировалось на день и прочее. Эти объявления очень часто были шоком для некоторых из нас, хотя, наверное, не для всех, как я сейчас понимаю. Г-н Гурджиев сидел там, где он мог видеть, как его ученики реагируют на эти объявления.

Однажды утром я спустился и увидел г-на Гурджиева, сидящего за столом возле лестницы. Напротив него на стене висело новое объявление. Там было написано: «ФА де Гартман теперь – полноправный член Международного идейно-трудового содружества». Когда я повернулся к г-ну Гурджиеву, его глаза будто бы лучились ободрением. Для меня это было очень сильным переживанием счастья. Я не смог сдержать себя: слёзы хлынули из моих глаз.