Наше преступление

Поздно ночью очнулась на своей постели Прасковья и долго оглядывалась вокругъ, что-то все припоминая.

Съ того самаго дня, какъ Катрина сошла съ ума, старуха лролежала безъ памяти, въ жару и бреду. Ни-кто не зналъ, чмъ она была больна. Подъ конецъ во-лосы у нея выпали, лицо, руки и ноги опухли. Леонтій нсколько разъ мазалъ ее лампаднымъ масломъ. Те- . перь опухоль опала и кожа л.упилась,

_и ^^^.еіап-кагак.ги

И. А. РОДІОНОВЪ. 24 369

Первое, что увидла Прасковья, это была печь, приходившаяся какъ разъ противъ я кровати; на печи стояла зажженная лампа.

Леонтій, босой, всклокоченный и заспанный, хо-дилъ по изб съ рбенкомъ на рукахъ, надрывавшимся отъ крика.

— Ну, спи, мать чесн&я, спи, мой махонькой, чего злишься? Ишь горячая печенка. Роясокъ теб? На, рожокъ... *

И онъ, взявъ рожокъ со стола, сунулъ его соскомъ въ ротъ рбенку. Тотъ чмокнулъ губками разъ, дру-гой, но вдругъ выпустилъ сосокъ и, весь перегибаясь, запрокинувъ назадъ голову, взбрыкивая ножками и ра-стопыренными рученками, раскрылъ ротъ, сморщилъ личико и вновь закатился.

— Молочка-то нту-ти, ишь што. Махонькой, а по-пимаетъ. Сычасъ теб коровушку подоимъ. Ишь гд -у насъ коровушка-то, на стол стоитъ...

И Леонтій, держа племянника на рукахъ, сталъ вливать изъ бутылки молоко въ рожокъ, но ребенокъ не унимался, толкалъ его руки и молоко проливалось на столъ.

Леонтій обругался и, наливъ таки молока, сунулъ опять сосокъ въ ротъ ребенку: Тотъ затихъ было, ча-сто и сладко зачмокалъ, но скоро опять выбросилъ со-сокъ, опять сталъ сучить ножками и кричать, но не съ пряшимъ дадрывомъ.

-— Ну, што жъ тб? Титьку захотлъ? — уговари-валъ Леонтій, мотая головой и бородой: — Да у меня нту-ти, совсмъ нту, дурачокъ. Вотъ подожди до утрія. Придетъ тетка и титьку принесетъ. А у меня нту-ти. Ау, ау...

И Леонтій сталъ осторожно раскачивать ребенка. Тотъ притихъ, закрылъ глазки и, посапывая носомъ, причмокивая, посасывалъ изъ рожка.

Но это продолжалось недолго. Видимо, ребенокъ, весъ пухленькій, безкровный, съ болзненно-блой, про-

тотото.еіапткагак.ги

зрачной кожй, страдалгь катарромъ жлудка. Опять онъ сталъ корчиться, закатываться и изгибаться всмъ своимъ маленькимъ тльцемъ. •

— Вотъ ., • руки отмоталъ съ тобой, — съ досадой сказалъ Леонтій. — Такъ-то, думаешь, и вкъ буду на -рукахъ качать? А кто за меня дло будетъ длать, а? Ты объ этомъ не думаешь?! Ну-ка, разжани еще разъ ротъ-то, такъ и тресну...

Прасковья давно уже еъ удивленіемъ смотрла на Леонтія и ребенка.

— Левушка, — наконецъ слабымъ голосомъ позва-ла она, — это кого ты нянчишь?

— Ну, што, очухалась, старуха? — спросилъ, на-клоняясь къ матери, Леонтій. — Думалъ, шти и тебя за-одно ужъ придется на погостъ свезти...

— Левушка,—говори крпче. Не слышу, штой-то...

— Эва, оглохла што-ль? — закричалъ Леонтій.

Старуха закивала головой.

— Вс ухи заложило, Левушка, и въ голов шу-митъ. -• _

— Чей робенокъ-то, спрашиваешь? — продолжалъ кричать Леонтій. — А погляди, не узнала? Твой вну-чекъ такой-то выросъ, съ добраго поросенка будетъ.

— Кйтюшкинъ сыночекъ? і •

— Да, Иванушка, Иванъ Ивановичъ.

— А ддко-то гд? — спросила Прасковья, н видя мужа на его обычномъ мст — на печк. Въ Рудев ночуетъ, што ли?

— Эва,—протянулъ Леонтій, и на глазахъ его бле-снули слезы. — Да ты не помнишь рази? Ддко-то дав- • но помёръ и сорочины ужъ прошли, скоро полгода бу-детъ. Я ужъ со счета сбился, сколько время ты прова-лялась. Никакъ двадцать три недли.

— 0-ой, — протянула старуха, съ недовріемъ по-качивая головой.

Въ первую минуту ей показалось страннымъ, что умръ‘мужъ, съ которымъ она прожнла боле полу-вка. .

—> Царство небесное, вчной покоій! — прошптала она, взглянувъ въ святой уголъ и прекрстившись.

— Ну, слава Богу, хошь одинъ-то развязалъ тб рукн, Левушка.

Но туть ж Прасковья и всплакнула.

— И Анюточка помрла, — сообщилъ Леонтій. — И этого н помнишь?

— Какая Анюточка? Н помню, Лева.

— А изъ двойняшекъ-то, внучка-то твоя. Этотъ-то остался, а та помрла. А кака была хорошнька д-вочкаі .

Суровое, заспанное лицо мужика засвтилось нж-ностью и пчалью.

— Ахъ, кака была двочка, мама! И пожила-то всего-на-всё три мсяца съ однимъ днеЧкомъ, на крикъ кричала и такъ-то полюбилась мн... Ночй съ ей н спалъ, на рукахъ качалъ и какъ возьму, бываЛо, такъ утихнтъ, признавала мня. Другі кто и н бери лучше, кричитъ. А ужъ глазки-то уей были, мама, — продолжалъ мужикъ, шлпая босыми ногами по гряз-ному, холодному полу, — што твои васильки полевые. Думалъ—выхожу, нтъ, помрла... Разъ подъ самое сердц подрзала. Кака была двочка! Ваньку вотъ жалю, да все н такъ, не^ доходитъ до сердца. А . Анюточка разъ подъ самое сердц подрзала...

— А Катя-то што, Лвушка? ’.

— А што-ясъ твоя Катя?! Какъ была, такъ дура дурой и осталась. Вона дрыхнетъ и горюшка мало. Ро-бнка сама н берегь, рази суншь въ руки, ну нян-читъ, да боязно и давать, какъ бы ни стравила*), го-воритъ: «щенокъ отъ сучки Миколая Пана». Грхъ одинъ.

*) Стрмить — повредяті..

„„ тотото.еіапткагак.ги

— И такъ ты, Лсва. одияъ и маешься съ имъ?