Наше счастливое время

Тетя пронзила меня взглядом. Сначала я решила принять вызов и смело не отводила взгляд, но сколько же эмоций отражается на нашем лице и в глазах! Они гораздо красноречивей любой пламенной речи. Тетин взгляд, казалось, призывал: «Подумай, как выглядел отец перед смертью и как металась твоя мать накануне операции. А главное, вспомни себя, когда ты пыталась покончить жизнь самоубийством! Далеко не каждый преображается, однако именно потому, что мы люди, мы способны искренне раскаиваться в своих ошибках и изменяться до неузнаваемости перед смертью!» В конце концов я не устояла перед этими маленькими, утопающими в морщинках, но пронзительно-черными глазами сидящей передо мной пожилой женщины.

Увлекшись перепалкой, я не успела вовремя собраться с мыслями – заключенный вошел в комнату вслед за конвоиром. И пока тетя Моника радостно пожимала его руки, я изо всех сил пыталась пробудить в себе негодование, прокручивая перед собой картину того, как насильник и убийца молодой девушки стоит и, затаив дыхание, слушает исполняемый мною государственный гимн на открытии бейсбольных игр. И старалась припомнить, как вчера всю ночь, сидя перед монитором компьютера, скрипела от ненависти зубами и представляла, что эти отморозки могли мастурбировать перед моей фотографией, напечатанной в журнале, когда я была популярной певицей.

Однако что-то все время мешало настроиться по-боевому. Может, замечание надзирателя о заключенных без единой воны на счету и упоминание тех, у кого за полгода не набирается и тысячи! А может, признание заключенного-смертника в том, как они решили отказаться от обедов до тех пор, пока священник не поправится…

И как они молились, чтобы Господь вместо этого святого человека забрал первыми их грешные жизни… Также рассказ про Юнсу, который отдал деньги, полученные от тети, старику на пожизненном заключении… Как ни странно, все это не выходило у меня из головы. И эти эпизоды, будто клейкие рисинки, слепились в подобие снежного кома и боролись с другим, слепленным из страшных слов приговора «убийца и насильник семнадцатилетней девушки». И они, как два схватившихся снеговика, или же бычка, сцепившихся рогами, пытались победить друг друга.

Его лицо будто бы стало еще бледнее по сравнению с прошлым разом. В уголках глаз проскальзывал намек на улыбку, хоть и неявный; впрочем, свирепость тоже давала о себе знать. У меня не было никакого желания хоть как-то содействовать тете в ее пошлом спектакле, называющемся «Перевоспитание», которому она посвятила целых тридцать лет своей жизни. Кроме сегодняшнего останется всего лишь два посещения, и адью… – подойдет к концу обещанный мною месяц. После чего я смогу с чистой совестью пойти к дяде и отчитаться: как и было оговорено, я встречалась с заключенными-смертниками и избавилась от навязчивого желания самоубийства, благовествуя им, – все по тетиному плану. Дядя, конечно же, обрадуется, ведь он добряк. А обмануть простодушных людей ничего не стоит. Так как они, не умея лгать, даже не могут допустить мысли, что кто-то может их обмануть. Хотя, возможно, внимательно посмотрев мне в глаза, дядя скажет: «И все же тебе не помешает хорошенько выплакаться…» Я в ответ попрошу прощения, потому что он все-таки человек что надо!

Как и в первый раз, мы сидели в комнате католических наставников вчетвером. Тетя вытащила принесенные с собой булочки и выложила их на стол. И снова вложила одну из них ему в руки, и он, свернувшись улиткой, ел ее. Мысль о том, что лучше умереть, чем так же спать, есть и справлять нужду со связанными руками, показалась мне не совсем уж вздорной.

– На этой неделе в карцер не заглядывал? – спросила тетя.

Он перестал жевать и замер. Вместо него ответил офицер Ли, пошутив, что узник решил устроить перерыв. Они с тетей рассмеялись. Заключенный мимолетно улыбнулся.

– Слава тебе Господи! Ты, Юнсу, постарайся не попадать туда! Ни тебе, ни другим с этого никакой пользы… В конце концов, это ведь тяжкое истязание для тебя самого!

Он снова молча принялся за булку. Весь его вид говорил: «Если бы не еда, все эти посещения были бы сущей пыткой». Тетя подсела к нему и потрогала обмороженные мочки ушей. Его лицо перекосилось от боли.

– Эх ты, бедолага! Я тебе два шерстяных одеяла принесла, так что ночью укутывайся потеплее. Вот заставить бы судью да прокурора переночевать пару раз здесь без всякого обогрева в это стылое время… Сильно мерзнешь? – посетовала она, прицокивая языком.

Юнсу закашлялся, неудачно проглотив булку. Тетя поднесла к его губам стакан с кофе. Со смущенным видом он попытался уклониться, выгнув шею назад.

– Да ладно! Пей уж! Замужем не удалось побывать, а если бы вышла и родила детей, ты мне младшим сыном бы приходился. Как хочется освободить тебя от наручников… Но придется потерпеть. Если здесь не справишься, то и нигде на белом свете не проживешь.