Наше восточное наследие

Вдохновленный визитом к Мабути, молодой врач по имени Мото-ори Норинага посвятил тридцать четыре года написанию сорокачетырехтомного комментария к «Кодзики», или «Записям о древних событиях», — классическому хранилищу японских, особенно синтоистских, легенд. Этот комментарий, «Кодзики-дэн», был яростным нападением на все китайское в Японии или за ее пределами. Он смело отстаивал буквальную истинность первобытных историй, повествующих о божественном происхождении японских островов, императоров и народа; под взглядами регентов Токугава он стимулировал среди интеллектуалов Японии то движение к собственному языку, укладу и традициям, которое в конечном итоге должно было возродить синто в противовес буддизму и восстановить верховенство императоров над сегунами. «Япония, — писал Мото-ори, — страна, родившая богиню Солнца Аматерасу, и этот факт доказывает ее превосходство над всеми другими странами».122 Его ученик Хирата продолжил спор после смерти Мото-ори:

Очень прискорбно, что в мире царит такое невежество в отношении доказательств двух основополагающих доктрин, согласно которым Япония — страна богов, а ее жители — потомки богов. Между японцами и китайцами, индусами, русскими, голландцами, сиамцами, камбоджийцами и другими народами мира существует разница скорее в роде, чем в степени. Не из тщеславия жители этой страны называли ее землей богов. Боги, создавшие все страны, принадлежали без исключения к Божественному веку и все родились в Японии, так что Япония — их родная страна, и весь мир признает уместность этого названия. Корейцы первыми познакомились с этой истиной, и от них она постепенно распространилась по всему миру и была принята всеми. Иностранные государства, конечно, были порождены силой богов-создателей, но они не были порождены Идзанаги и Идзанами, и их не родила богиня Солнца, что и является причиной их неполноценности».123

Именно такие люди и такие взгляды лежали в основе движения Сонно Дзё-и, направленного на «почитание императора и изгнание иноземных варваров». В XIX веке это движение вдохновило японский народ на свержение сёгуната и восстановление верховенства Божественного Дома. В двадцатом оно играет живую роль в питании того пламенного патриотизма, который не успокоится, пока Сын Неба не будет править всеми плодородными миллионами воскресшего Востока.

ГЛАВА XXX. Ум и искусство старой Японии

I. ЯЗЫК И ОБРАЗОВАНИЕ

Язык — Писательство — Образование

В то же время японцы заимствовали свою письменность и систему образования у варваров-китайцев. Их язык был своеобразным, предположительно монгольским и родственным корейскому, но не заимствованным из этого или какого-либо другого известного языка. От китайского он особенно отличался тем, что был многосложным и агглютинативным, но при этом простым; в нем было мало придыхательных, нет гуттуральных, нет сложных и конечных согласных (кроме n), и почти все гласные были мелодично долгими. Грамматика также представляла собой естественную и простую систему; она обходилась без числа и рода в существительных, степеней сравнения в прилагательных и личных склонений в глаголах; в ней было мало личных местоимений и совсем не было относительных местоимений. С другой стороны, в прилагательных и глаголах присутствовали склонения отрицания и настроения, вместо предлогов использовались хлопотные «постпозиции» — модифицирующие суффиксы, а сложные почетные обращения типа «ваш покорный слуга» и «ваше превосходительство» заняли место первого и второго личных местоимений.

Язык обходился без письменности, по-видимому, до тех пор, пока корейцы и китайцы не принесли это искусство в Японию в первые века нашей эры; а затем японцы в течение сотен лет довольствовались тем, что выражали свою по-итальянски красивую речь в идеограммах Среднего царства. Поскольку для каждого слога японского слова нужно было использовать полный китайский иероглиф, японское письмо в эпоху Нара было едва ли не самым трудоемким из всех известных. В девятом веке закон экономии, определяющий многое в филологии, принес Японии две упрощенные формы письма. В каждой из них китайский иероглиф, сокращенный до скорописи, использовался для обозначения одного из сорока семи слогов, составляющих разговорную речь Японии; и этот слоговый каталог из сорока семи иероглифов служил вместо алфавита.* Поскольку значительная часть японской литературы написана на китайском языке, а большая часть остальных произведений написана не популярным слоговым алфавитом, а сочетанием китайских иероглифов и родных алфавитов, немногие западные ученые смогли освоить ее в оригинале. Поэтому наши знания о японской литературе фрагментарны и обманчивы, а наши суждения о ней мало что значат. Иезуиты, уязвленные этими языковыми барьерами, сообщали, что язык островов был изобретен дьяволом, чтобы помешать проповеди Евангелия японцам.*2