Наше восточное наследие

Танка и хокку были последними формами японской культуры, поддавшимися влиянию Запада. В течение сорока лет после Реставрации они оставались обязательными видами японского стиха, и поэтический дух терял себя в чудесах изобретательности и артистизма. Затем, в 1897 году, Тосон, молодой учитель из Сендая, продал издателю за пятнадцать долларов томик стихов, чья индивидуальная длина представляла собой революцию, почти столь же поразительную, как и все, что сотрясало ткань государства. Публика, уставшая от изящных эпиграмм, с благодарностью откликнулась и сделала издателя богатым. Другие поэты последовали по пути, проторенному Тосоном, и танка и хокку окончательно сдали свое тысячелетнее господство.36

Несмотря на новые формы, старый Императорский поэтический конкурс все еще продолжается. Каждый год император объявляет тему и подает пример, сочиняя оду на нее, императрица следует за ним, а затем двадцать пять тысяч японцев, всех сортов и состояний, присылают свои сочинения в Бюро поэзии при императорском дворце, чтобы их оценили лучшие барды страны. Десять стихотворений, признанных лучшими, зачитываются императору и императрице и печатаются в новогоднем номере японской прессы.37 Это восхитительный обычай, способный на мгновение отвлечь душу от коммерции и войны и доказывающий, что японская литература по-прежнему играет важную роль в жизни самой жизнеспособной нации современного мира.

IV. НОВАЯ ИМПЕРИЯ

Шаткие основы новой цивилизации — Причины японского империализма — Двадцать одно требование — Вашингтонская конференция — Закон об иммиграции 1924 года — Вторжение в Маньчжурию — Новое царство — Япония и Россия — Япония и Европа — Должна ли Америка бороться с Японией?

Несмотря на стремительный рост богатства и могущества, новая Япония стояла на шатком фундаменте. Ее население выросло с 3 000 000 человек во времена Сётоку Тайси до 17 000 000 при Хидэёси, 30 000 000 при Ёсимунэ и более 55 000 000 в конце правления Мэйдзи (1912 г.).* За столетие оно удвоилось, а изрезанные горами острова, столь мало пригодные для земледелия, с трудом вмещали в себя умножающиеся миллионы. Население островного государства, вдвое меньшее, чем население Соединенных Штатов, должно было обеспечивать себя на территории в одну двадцатую часть больше.38 Она могла поддерживать себя только за счет производства; и все же Япония была трагически бедна топливом и минералами, необходимыми для промышленности. В ручьях, стекающих с гор к морю, таилась гидроэлектрическая энергия, но полное освоение этого ресурса позволило бы добавить лишь треть к уже используемой мощности,39 и на него нельзя было рассчитывать в связи с растущими потребностями будущего. Уголь находили то тут, то там, в почти недоступных жилах, на островах Кюсю и Хоккайдо, а нефть можно было добывать на Сахалине; но железо — кость и сухожилие промышленности — почти полностью отсутствовало на японской земле.40 Наконец, низкий уровень жизни, на который природа сильных и дороговизна материалов и энергии обрекали массы японцев, заставлял потребление все больше и больше отставать от производства; с каждым годом с фабрик, оснащенных все лучше и лучше, выливался все больший избыток товаров, не покупаемых дома и ищущих рынка за границей.

В таких условиях рождается империализм, то есть стремление экономической системы установить контроль, через своего агента — правительство, над иностранными регионами, от которых, как считается, зависят топливо, рынки, материалы или дивиденды. Где Япония могла найти такие возможности и такие материалы? Она не могла обратиться к Индо-Китаю, или Индии, или Австралии, или Филиппинам; ведь они были захвачены западными державами, и их тарифные стены благоприятствовали их белым хозяевам против Японии. Очевидно, что Китай был поставлен перед дверью Ниппона как провиденциально предназначенный рынок для японских товаров; а Маньчжурия — богатая углем и железом, богатая пшеницей, которую не могли выгодно выращивать острова, богатая людскими ресурсами для промышленности, налогообложения и войны — Маньчжурия по воле судьбы принадлежала Японии. По какому праву? По тому же праву, по которому Англия захватила Индию и Австралию, Франция — Индо-Китай, Германия — Шантунг, Россия — Порт-Артур, а Америка — Филиппины — по праву сильного. В долгосрочной перспективе не нужно было оправдываться; все, что требовалось, — это сила и возможность. В глазах дарвиновского мира успех оправдывал любые средства.

Возможности пришли щедро — сначала с Великой войной, затем с распадом европейской и американской экономической жизни. Война не просто ускорила производство в Японии (как и в Америке), предоставив промышленности идеальный внешний рынок — воюющий континент; в то же время она поглотила и ослабила Европу и оставила Японии почти полную свободу действий на Востоке. Поэтому в 1914 году она вторглась в Шантунг, а год спустя предъявила Китаю «двадцать одно требование», которое, если бы было выполнено, превратило бы весь Китай в гигантскую колонию маленькой Японии,