Наше время. 30 уникальных интервью о том, кто, когда и как создавал нашу музыкальную сцену

– Однажды ты дал хлесткий диагноз обществу в незабвенных «Козлах», много лет спустя «приговорил» отечество в альбоме «Сестра хаос» строкой «Моя родина, как свинья, жрет своих сыновей». Появится ли еще одна подобная фраза для составления смыслового триптиха?

– Понятия не имею, я ее не планирую. Если что-то закрадется в песню, то независимо от меня. Удовлетворения от того, что происходит я не испытываю. Но его давно нет. А после «Норд-Оста» я просто махнул рукой и понял, что в этом больше не участвую.

– Чем ты объяснишь всплеск интереса в России к поп-стандартам тридцатилетней давности: процветают ретро-радиостанции, полные залы собирают былые звезды диско и советские ВИА?

– Пошел откат во всем. И самый страшный откат – идеологический. Все захотели, чтобы было, как раньше, хотя как оно было на самом деле, никто уже по-настоящему не помнит. Но от этого желания – тяга к такой эстетике. Люди сами себе накликивают то, что с ними будет. Им предложили свободу – они отказались.

– Мандельштам, Пастернак или Бродский, кто из них – «поэт эпохи»?

– Мандельштам – поэт от Бога, так человек не может написать. Он создавал допотопные вещи страшной красоты. Пастернак – чудеснейший человек, но он, все-таки, от ума. А Бродский… Он как раз в прямом смысле слова «поэт эпохи», со всей скорбной интонацией, какую я могу в это определение вложить. Он гений, но не поэзии, или не совсем поэзии, или поэзии именно той, обожженной эпохи.

– Недавно отмечали 25-летие Ленинградского рок-клуба. Ты ни в каком качестве не представлял своего участия в данном мероприятии?

– Нет. Потому что это праздник ностальгии. Поступать как Юра Шевчук и петь свою программу 87-го года я бы не стал, да у меня этого и не получится. Сейчас другое время и у меня голова и сердце в другом месте. То, что можно было сделать тогда, я сделал.

– А еще презентовали новый документальный фильм о Цое?

– Уверен, должна быть некая госорганизация, вроде министерства культуры, которая при участии действительно умных и просвещенных людей определяла бы, что вот такое-то явление является культурной ценностью страны и его нужно обязательно сохранить. Пусть кто-то сделает хороший фильм про Майка, Витьку Цоя, Башлачева, «Звуки Му».

– Так сделай о них отдельные выпуски своей программы «Аэростат» на «Радио России»?

– Нет, поскольку речь не о той музыке, которую я хочу играть. Я сделал одну передачу про нашу музыку, и мне было тошно. Но фильмы такие и программы тем не менее нужны. Только без авторских оценок. Просто содержательные рассказы, чтобы успокоить легенду. Вот Джон Ли Хукер, а вот Майк, и пусть они стоят рядом на полочках. Стыдно, что государство этим до сих пор не озабочено. А ведь постепенно пропадают, рассыпаются, раскрадываются те же фонды Гостелерадио, и их надо спасать.

– После приснопамятной встречи с президентской администрацией, когда ты позвал ряд рок-музыкантов обсуждать насущные темы, тебе довелось еще хоть раз пообщаться с кем-то из высокопоставленных чиновников?

– Да. Мы с Сурковым встречались несколько раз, но говорили уже абсолютно о другом, о Мэн-цзы, о чем-то еще. То есть на те темы, на которые не каждый день встретишь собеседника.

2007 год

– Совсем недавно отмечал 50-летие Юрий Шевчук. Для широкой аудитории вы равновесные представители одного поколения, питерские легенды русского рока, однако с юбилеем ты его не поздравлял?

– У меня нет его телефона. Мы никогда не были особо близки. Видел его вне сцены, возможно, три-четыре раза в жизни. Уважаю право Шевчука на собственную точку зрения, но мы занимаемся разными вещами. Я рад, что он существует, но это не повод общаться.

– Шевчук твердо уверен в том, что он русский рок «никому за тридцать сребреников не продал». А ты?