Наше время. 30 уникальных интервью о том, кто, когда и как создавал нашу музыкальную сцену

Явление под названием «русский рок», существование коего Градский отверг еще в прошлом столетии, все же есть. И выйдя в перестроечные советские годы «из подвалов», оно обратно туда не вернулось, хотя отдельные его представители когда-то призывали это сделать, но их не услышали. Напротив, русский рок специфически подружился с отечественным шоу-бизнесом, и выстроил в его рамках свою иерархию персон, структур, событий, площадок, наград и т. п. Собственно, после этого и возникла тема о его мифичности. Не в том узкопрофессиональном контексте («играть не умеют»), о котором толковал Градский, а так сказать, в экзистенциальном. Мол, выдохся русский рок, как идея, как путь, как дзен. Осталась одна оболочка, название, лозунги, фанатские иллюзии и ритуалы, а по сути – такой же элемент развлекательной индустрии, как и прочие. Тезис совсем не беспочвенный. Но соль все-таки не в нем. У русского рока есть лица, если хотите, духовные коды. Они еще функционируют, а иногда передаются, как поколенческая эстафета. Я написал немало биографий наших рок-музыкантов («Машина Времени», «Аукцыон», «Крематорий», «Центр», Гарик Сукачев, Диана Арбенина…) и всякий раз заново, с разной «оптикой», проходил с ними по российской рок-истории с которой впервые соприкоснулся всерьез, пожалуй, в 1979-м, попав на один из первых московских концертов группы «Воскресение». Через пять лет, в 1984-м, ее лидер Алексей Романов в момент последнего и наиболее жесткого наезда режима на «любительские рок-группы» оказался тем самым известным музыкантом, кто реально очутился в тюрьме «за рок-н-ролл» (опять же, привет Александру Градскому с его репликой о «вранье»). Формулировку, естественно, подобрали прозаическую – о «незаконной коммерческой деятельности», но те, кому адресовался посыл, понимали: что, отчего и почему.

Еще пятилетку спустя, в 1989-м, Романов в переполненном ДК АЗЛК уже отмечал десятилетие своего «Воскресения», Советский Союз трещал и раскалывался, словно перезрелый арбуз, а Леша пел: «Мне плевать на прожитое, я дожил до будущего…». Накануне 1992-го, когда официально объявили, что СССР больше нет, мы с 39-летним Романовым не торопясь разговаривали, сидя на ступеньках в столичном ДК «Правды», где у «Воскресения» тогда была репетиционная точка.

– Чем стали для тебя девять тюремных месяцев?

– Потерянным временем.

– Твой внешний вид там никого не смущал?

– Вид там у всех одинаковый. А среда та же самая – советский народ, только без женщин и детей. Мне еще, наверное, повезло – находились собеседники. И библиотека в Бутырке неплохая.

– Как, на твой взгляд, все закончилось?

– Да никак. Ограбило государство нашу семью, и только.

– Свою новую программу ты назвал «Концерт из трех частей по вертикали», потом добавил: «Это наше язычество…». Откуда что берется?

– Какие-то интуитивные импульсы. Постороннему может показаться, что я говорю очевидные глупости, но для меня за этим многое стоит. Расшифровывать пока не имею желания. Если когда-нибудь захочу, прочитаю вместо концерта лекцию.

– Тебя интересуют вместительность зала, качество публики?

– Сейчас хочется выступать в маленьких залах. В свое время было потрясающе актуально работать во дворцах спорта. «Пипл» кругом, аппаратура ревет. Но появились другие законы, пришел другой «пипл». Мне стало интереснее играть в институтах, ДК.

– Политика волнует?

– Она создает определенную ауру. Из нее во многом состоит окружающий мир. Лет двадцать назад разговор о политике можно было услышать лишь у синагоги, а ныне это вплотную придвинулось.

– Когда все начиналось: демороссы, митинги, триколоры, ты радовался происходящему?

– Знаешь, на приятные слова автоматически отзываешься – да, да, да… Но ведь одновременно видишь лица, видишь, кто есть кто. Очень Сахаров помог. Достаточно было смотреть на выражение глаз и сравнивать. Потом все превратилось в азартную игру.

– У тебя была злоба на систему?

– Концептуально она долго складывалась, и не скажу, что это принесло какие-то положительные результаты. А посмотри, чем все обернулось для Талькова. Этот социум, видимо, стал личной драмой, он пропустил его через себя, и такая развязка.

Я понял сейчас, что не стоит медитировать на этой теме – дурная энергия. Концентрировать отрицание, нигилизм. Я иногда играю в такие игры, но не на публику – это позиция.