Наше время такое...

Между прочим, читая роман «Солдаты», я представлял его автора чуть ли не старцем, а встретился потом с ровесником, лицо которого оказалось знакомым еще по Второму совещанию молодых писателей. Уже тогда в портфеле Алексеева был этот роман. Не случайно я представлял его пожилым. Каждый год Отечественной войны, боевым участником которой он был, принес ему опыт, равный многолетнему опыту мирной жизни. Хорошо знающий военный быт, сложные перепитии войны, Алексеев все же не остался сугубо военным писателем. Для него, человека земли, ратные подвиги имели смысл не сами по себе, а только в связи с той жизнью, ради которой они совершались. Только писательский анализ той жизни в ее историческом аспекте мог по-настоящему высветить нашу победу над фашизмом. Так для многих неожиданно, а, по существу, закономерно, появился роман Алексеева «Вишневый омут» (1961). Все события этого романа, начавшиеся еще до первой русской революции, даны через одну семью, основанную бывшим грузчиком Михаилом Харламовым. Вместе с ним и его садом, разбитым в глухомани над черным омутом Игрицы, в Савкин Затон пришла светлая сила, которая в трагических испытаниях любви и ненависти, в противоборстве с грубой силой Савкиных будет множиться в детях и внуках. Этим романом, подвижным во времени и судьбах, писатель впервые предстал перед читателем самобытным мастером большой эпической формы.

Большая работа не потребовала большой передышки писателя. Не прошло и трех лет, как читатели получили повесть в новеллах «Хлеб — имя существительное», главный герой которой — земля, мать крестьянского достатка, и ее дети — сеятели земли, мудрые и чудаковатые, добрые и злые, веселые и печальные, но всегда подотчетные земле, как высшему закону жизни. И среди них всех — неповторимый образ русской женщины-крестьянки, прозванной Журавушкой.

Теперь, когда перед нами «Ивушка неплакучая», первая книга романа, мы можем заметить, что повесть в новеллах при всей ее самостоятельности — вещь переходная, более того — подготовительная. После немалой траты писатель решил поворошить свои кладовые и обнаружил новые избыточные богатства для крупной работы. Не случайно поэтому в «Ивушке неплакучей» мы встречаем некоторых героев, уже знакомых нам по повести «Хлеб — имя существительное», таких, как почтальон Зуля, полесовик Меркидон Люшня. Надо полагать, от ее новелл отпочковалась небольшая, но емкая повесть «Карюха» (1967) — вещь во многом примечательная. В ней всего-навсего глазами деревенского мальчика Мишатки увидено и рассказано о кургузой кобылке, которая в старости породнилась с рысаком орловской породы и принесла быстроногую Майку. Вместе с тем в повести показана жизнь крестьянской семьи, жизнь села в социально-нравственном разрезе. Надо знать, что значила для крестьянской семьи лошадь. В семье после ее главы она прочно занимала, если не самое первое, то уже непременно второе место. С ее гибелью, подобно гибели Майки, рушились все надежды.

В русской литературе, классической и советской, мы можем назвать лишь несколько вещей, в центре которых была бы лошадь: это «Холстомер» Толстого, «Изумруд» Куприна да «Внук Тальони» Ширяева. «Карюху» Алексеева можно смело ставить в этом отменном ряду, она пойдет, как говорят, «ноздря в ноздрю» с этими удивительными созданиями. В этой вещи прежде всего поражает высокая простота и естественность отношений людей к лошади, и даже наоборот — лошади к людям. Мир животного предстает в своей логике и осмысленности.

Нужна была особенная любовь и чистота этой любви, чтобы взяться за подробное описание рождения Майки. «Карюха лежала, вытягивалась, запрокинув мученически голову, шерсть ее потемнела от пота, большие съеденные, желтоватые зубы плотно сжаты, временами слышался глубокий утробный стон, и в такие минуты я сам напружинивался, мне самому было больно — я готов был заплакать». Конечно, сочувствие Мишатки, как мы знаем, не бескорыстно, но ведь и в самой природе все отношения построены на взаимовыгоде. И то, что на будущего породного жеребенка в семье поставлено слишком много, заставляет мальчика быть внимательным и памятливым на всю жизнь.

«Лишь к рассвету появились сложенные вместе белые копытца и плотно прижатая к ним странно удлиненная морда. Карюха трудно и часто задышала, набираясь сил для решающего мгновения. Видать, она все-таки поторопилась, новое усилие не разрешило тяжелого момента. Умаявшись, лошадь расслабила тело, так что копытца и аспидно-черная мордочка в порванной пелене подались немного назад. Теперь Карюха не спешила. Лежала долго-долго, напряженно ожидая. И вдруг резко мотнула головой, выбросила в стороны задние ноги, напряглась так, что затряслась от шеи до хвоста, и люди не заметили, как жеребенок почти весь оказался на полу».