Наше время такое...

«Карюха» — большая удача не только ее автора, но и всей нашей литературы. Ее с одинаковым интересом читает и взрослый и подросток. Для последнего она особенно поучительна. Алексеев никогда не говорит молодому поколению, что, дескать, мы жили трудно, а вот теперь вам стало легко. Он просто показывает, как жило его поколение, а мысли, которые ему полагалось бы сказать, сами приходят к читателю.

На мой взгляд, успех Михаила Алексеева, как в «Карюхе», так и в других вещах, можно объяснить тем, что у него хорошо развиты такие чувства, как чувство истории, не в начетническом плане, а в плане движения жизни. У этого писателя так же сильно развито чувство природы, которая представляется не только в качестве творческого объекта, а как органическая основа собственной жизни; чувство красоты в ее житейском понимании, как пластическое чувство гармонии, как поэтическое чувство связи вещей, отсюда — лирическая интонация, особенно в обрисовке женских образов.

Существует такое понятие, как «тургеневские женщины», чистые, страстные и самоотверженные. Обаятельность многих женщин Алексеева невольно напоминает мне далеких тургеневских героинь. При всей разности характеров и условий жизни, они роднятся между собой жаждой настоящей любви и независимости, неустрашимо отдающиеся душевному порыву, как это было с Настенькой из «Дивизионки», с Улей и Фросей из «Вишневого омута». Их духовно-родовые черты позднее мы находим у Марфушки-Журавушки из повести «Хлеб — имя существительное», у Фени Угрюмовой из романа «Ивушка неплакучая». Не случайно влюбленный в них писатель награждает их лирическими прозвищами «Журавушка», «Ивушка».

Вернусь к Настеньке. Этот удивительно трогательный образ лишь мелькнул на пыльных дорогах войны, а запомнился навсегда своей девической чистотой, преданностью первому чувству любви. Что мы знаем о ней? Да не очень много. В одном из украинских сел до прихода нашей армии две сестры прятались в погребе, оборудованном ими под девичью светелку. Их старому отцу не очень хотелось открывать этот заветный тайничок даже нашим бойцам, но пришлось: надо было в надежное место укрыть приемник. Здесь и завязалась первая любовь украинской девушки Настеньки и молодого сотрудника дивизионной газеты.

«А наутро дивизия уходила дальше, на запад. С Настенькой прощались за селом. Дул сильный ветер. И я все боялся, как бы она не простудилась.

— Давай я напишу тебе свой адрес. Слушай: полевая почта номер...

— Ой, что ты?! — Настенька замахала руками. — Плохая примета!..

В ее голосе звучала такая искренняя и глубокая убежденность, что я не стал упорствовать, — к тому же ее-то адреса я, во всяком случае, никогда не забуду».

Они расстались. Вскоре Настенька затосковала, «ходила сумная», как рассказывала потом сестра, а однажды со странной решимостью поцеловала отца, сестру и вскоре исчезла. Она ушла на фронт в наивной надежде, что непременно отыщет любимого. Ее девичьей мечте не суждено было сбыться. «И где-то за Одером, на чужой сторонушке, неродной, неласковой, она, как птица на лету, была подстрелена вражеской пулей...» В ряду алексеевских женщин Настенька — наиболее тургеневская, наиболее романтическая. Все другие реальней, повседневней в проявлении своих чувств, оттого и значительней в качестве писательского достижения. Юность — это еще литература, а зрелость — это уже сама жизнь.

К уже сказанному следует добавить, что у Алексеева нет ни чисто положительных, ни чисто отрицательных героев. В своих взглядах на природу человека он менее всего склонен подчеркивать биологическую природу их поступков. Они предстают такими, какими их слепила жизнь, ее обстоятельства. Даже в мрачных фигурах Гурьяна и Андрея Савкиных, в дезертире Пишке из последнего романа я улавливаю девиз писателя-гуманиста: человек родился для добра. В «Ивушке неплакучей» в этом смысле есть характерный разговор:

«— А Степанида-то Лукьяновна — золото. Правда, Фень?

— Правда, Настя. Оно во всех нас есть, золото.

— И в Маше?

Феня немного подумала.

— Может, и в ней. Доброе-то в человеке заглушить легче, чем дурное. Дурное так и лезет в глаза всем. А хорошее надо еще увидеть, разглядеть, да все время ухаживать за ним, чтобы не увяло, не засохло, не пропало в человеке...»

Автор «Карюхи», где в наибольшей степени выразилась его способность показать мир с детской непосредственностью, умеет, как видим, перейти к прямым философским размышлениям. Часто его характеристики кратки и емки. Так о чемодане молодого мужа Фени, уезжающего негласно в Испанию, он говорит: «Чемодан, так и оставшийся только его и не сделавшийся их совместным».