Нашествие 1812

Заседания Комиссии Временного правительства Минского департамента затягивались до одиннадцати часов ночи. У генерала Миколая Брониковского, назначенного минским губернатором, не раз возникало такое чувство, что члены Комиссии упиваются возможностью говорить по-польски, которой они были лишены двадцать лет, и упражняются в красноречии, вместо того чтобы обсуждать дела по существу. А дел было немало: к обывателям обратились с воззванием наполнять склады припасами и исполнять все распоряжения властей по реквизиции провианта, фуража и прочих вещей, потребных для армии, особо подчеркнув, что, когда войска будут снабжены всем необходимым, исчезнут поводы к мародерству и грабежам. И маршал Даву, и генерал Брониковский строго следили за дисциплиной, но если французы в большинстве своем подчинялись приказу императора, то немцы позволяли себе им пренебрегать; особая комиссия занималась сбором и опознанием вещей, отнятых у мародеров, для возвращения законным владельцам. Финансовому отделу было поручено собрать все деньги, принадлежащие русской казне, включая недоимки, проценты по ссудам и капиталы, взятые взаймы из кассы Приказа общественного призрения. Комиссия также утвердила ведомость денежного курса, чтобы войска могли расплачиваться различными иностранными деньгами. Но все эти распоряжения еще только предстояло выполнить, а деньги были нужны уже сейчас. После краткой и энергичной речи Брониковского Комиссия единогласно постановила обложить всех жителей без изъятия единовременным сбором по двадцать грошей с души.

Даву приказал устроить в Минске госпиталь на двести коек и лазареты. Госпиталь разместили в здании гимназии, лазарет – в православной Екатерининской церкви, из которой вынесли всю утварь и церковное имущество; дома сбежавших русских приспособили под склады. По вечерам все двери запирались на засовы, по улицам расхаживали только ночные патрули, и всё равно утром стража находила трупы ограбленных. Впрочем, после трех публичных расстрелов грабителей и скупщиков краденого такие находки сделались редки.

В воскресенье Брониковский, обнажив курчавую голову, занял место на передней скамье в кафедральном костеле Пресвятой Девы Марии. Отслужив мессу на латыни, Минский епископ Якуб Дедерко, переглянувшись с генералом, произнес краткую речь на польском, прославляя высокое покровительство всемилостивейшего императора и короля, оказываемое польскому народу: «Уже порваны московские цепи, мы вступаем под власть Наполеона Великого», – и призвал всех сынов Отчизны объединиться под знаменами освободителя. На амвон поднялся каноник Жилинский, капеллан Минской гимназии, чтобы зачитать оттуда речь графа Матушевича на открытии Варшавского сейма вместе с Актом Конфедерации.

– Польша существует! – воскликнул Брониковский, едва он закончил. – Мы – поляки! Да здравствует император!

Его слова подхватили ликующим эхом. Слезы радости выступили на глазах; сильные звонкие голоса, поддержанные раскатами органа, запели Te Deum laudamus[13]. Яркий солнечный свет лился в окна, озаряя белые расписные своды; статуи апостолов взирали на поющих из своих ниш с непроницаемым выражением на деревянных лицах. По окончании гимна Брониковский выкрикнул: «Соединим Погоню с белым Орлом!» Толпа устремилась за ним во дворец губернатора, находившийся по соседству; подпись за подписью покрывала лист с Актом Конфедерации.

* * *

Трепеща от радости, Шишков строчил воззвание к Москве, заказанное ему государем. Гофмаршал граф Толстой шепнул ему по секрету, что уже велено закладывать коляски и нынче же ночью отправляться в Белокаменную – воспламенять дворянство и другие сословия, собирая ополчение. Слава тебе, Господи! Закончив с воззванием, Александр Семенович перешел к манифесту. Он уже набил руку, слова складывались сами собой без всякого затруднения: