– Безусловно, КГБ стремился обезглавить Совет Церквей, убрать более влиятельных братьев. Конспирация нужна была настолько, насколько служила делу Божию. Повторяю, необходимость была в конспирации, а не в глухой изоляции председателя Совета Церквей от самого совета. Его изоляция от братьев парализовала их работу, сделала недееспособными. Более того, причинила большой вред братству.
Своё глубокое подполье председатель оправдывал тем, что, в случае, если его арестуют, враги поставят на его место более «покладистое лицо» и изменят курс Совета Церквей. Во-первых, в таких высказываниях прослеживалось недоверие Господу. Как будто Совет Церквей является человеческой организацией, зависящей от мудрости и твердости одного человека. А Господь, что же, не охраняет и не руководит всем?
Во-вторых, налицо попытка обезличивания остальных служителей. Будто не было среди них никого, достойного и способного продолжить дело. Мания незаменимости. Так создавался культ личности. Русские люди не могут жить без икон. В 1993 году некий делегат сказал с трибуны съезда о председателе СЦ такие слова: «Я не достоин развязать даже ремень обуви его!»
В-третьих, такая постановка вопроса преувеличивает возможности врагов. Будто КГБ ходит по рядам Совета Церквей, как когда-то во ВСЕХБ, и, кого хочет, снимает с поста, а кого хочет – ставит. Остальные же работники СЦ, как малые дети, не могут разобраться, что к чему.
Основной же вред от изоляции председателя состоял в том, что служители Совета Церквей не могли ему ни возразить, ни что-либо объяснить, ни в чем-то его поправить. Он был недосягаем. Братья, например, рассматривают какой-то вопрос, целый день потратят на принятие определенного решения, а на следующем совещании Д. В. Миняков проигрывает пленку с речью Геннадия Константиновича и…все идет насмарку. Председатель «не утвердил». Он предлагает свой вариант решения, и у братьев нет желания возражать (да и кому возражать – магнитофону?), чтобы еще откладывать дело на три или шесть месяцев.
К примеру, от братьев оппозиции поступила просьба встретиться с Советом Церквей для разрешения спорных вопросов, чтобы найти общий язык, решить проблему разрушения их общин работниками СЦ. Совещание СЦ полдня обсуждало этот вопрос и решило на такую встречу согласиться. Но как на это посмотрит председатель? На следующем совещании Д. В. Миняков включает магнитофон, и мы слышим подземный голос: «Никаких встреч с предательской оппозицией!» Все умолкают. Только после совещания, в узком кругу, некоторые члены Совета Церквей говорят: «Зачем тогда мы здесь? Или он пусть нам доверяет, или сидит с нами».
Другой пример. В Совет Церквей поступило письмо от Киевской церкви СЦ на ул. Пухова. Братья выражали полное недоверие своему члену Я. Е. Иващенко как представителю в Совете Церквей их общины. Община – 600 членов. Они объясняли, что Иващенко не бывает на собраниях, не участвует в Вечере Господней, настраивает членов против руководства общины, сеет разделение и т. д.
Участники совещания рассуждали: «Если церкви не будут нам доверять, то мы будем представлять в Совете Церквей не свои церкви, а самих себя, и Совет Церквей будет не Советом Церквей, а кучкой единомышленников, не более». Поэтому большинство служителей были за то, чтобы отправить Иващенко домой. Некоторые же были против. Они чувствовали, что завтра и от их церквей могут прийти такие письма. Они годами не бывают у себя на собраниях, как и сам председатель. Узловская церковь, пославшая его на всесоюзную работу, зарегистрировалась и разделилась.
Потом Д. В. Миняков на следующем совещании включает магнитофон, и мы слышим тот же подпольный голос: «Оставьте мне Якова Ефремовича в Совете Церквей как мой глаз в Киевской церкви».
Здесь следует отметить, что такое бесправие и зависимость от председателя многих работников СЦ устраивала. Легче ожидать указания сверху и выполнять его, чем самому думать головой и за что-то отвечать. Так легче прожить. Русские люди привыкли за тысячелетнюю историю ходить в послушниках, и им другого не надо.