Через некоторое время Вильгельм ушел. Я уставилась на белый столик у кровати и в конце концов добилась, чтобы он оказался в фокусе. Медсестра поставила на него пластиковый кувшин с водой, розовый стаканчик, коробку салфеток и мягкую игрушку, у которой были беличий хвост, мышиная мордочка и медвежьи лапы. Нелепое создание. Я долго в него всматривалась, пока комната не расплылась, и тогда я осознала, что старый мир продолжал существовать без меня. Что Бекки выросла и пошла в старшие классы, что двухэтажные автобусы продолжали ездить мимо магазина жареной рыбы на Арчвей-роуд, что окна моей комнаты по-прежнему смотрели на сад и кладбище в Северном Лондоне, что
Я вылезла из кровати и, придерживая юбку у пояса, заковыляла по комнате. Я обыскала тумбочку возле кровати, желтую мусорную корзину, полку над раковиной, пошарила за аппаратами, к которым меня когда-то подключали. Я сама не знала, что делаю. В ящике прикроватного столика я нашла металлическую заколку для волос. Стащила зубами пластиковые наконечники и отбросила их, щелкнув по ним пальцами. Пошла в ванную: унитаз, ванна, резиновый коврик, еще одна раковина. Я села на крышку унитаза и осмотрела держатель для туалетной бумаги. Заколкой поковыряла один из шурупов, которыми был привинчен держатель. Я расшатывала его до тех пор, пока он не начал крутиться, и тогда я пальцами вытащила его из стены. Шуруп оказался длинным и тонким. Ложбинки в резьбе были заполнены штукатуркой. Я провела острием по среднему пальцу, по ладони и по бледно-голубым венам на запястье. Я думала о женщине с тонкой кожей, которая принесла одежду, и о том, может ли ее муж или тот, кто лежит рядом с ней ночью, видеть ее зрачки и радужку, когда она закрывает глаза и засыпает. Внутри меня что-то отделилось и каталось то ли в голове, то ли в животе.
Когда я, постанывая от боли в ногах, возвращалась в белую комнату, мои туфли скрипели так же, как обувь у докторов и медсестер. Я подумала, что не смогу приспособиться к этому новому миру. Я присела, скрючившись между столиком и стеной, и шурупом нацарапала на белой штукатурке букву «Р». Хвостик у «Р» изогнулся; за ней последовали «у», «б», «е» и «н». Я отстранилась, чтобы полюбоваться изящной прописью. Подсвеченная вечерним солнцем, надпись была хорошо видна под углом. А рядом я нацарапала «Пунцель». Когда я подошла к окну, во дворике было совсем темно. Бородатый мужчина с длинными волосами сидел на скамейке под деревом и смотрел вверх, на мое окно. Он чуть приподнял в приветствии руку, а затем опустил ее.
Минуту мы смотрели друг на друга. Он поднял лежавшую возле него на скамейке сумку, перебросил ее через плечо и быстро пошел по траве к зданию.
«Рубен!» – выкрикнула я, и от моего дыхания запотело стекло. Прихрамывая, я побежала к двери, открыла ее и вышла в длинный белый коридор. Справа было несколько закрытых дверей, а дальше высокая стойка, за которой сидела медсестра, склонившаяся над невидимыми бумагами, так что торчала только ее белая шапочка. Я повернула в другую сторону, и прямо передо мной распахнулась двустворчатая дверь, в которую вошел мужчина, который толкал перед собой ведро на колесиках, держась за торчащую из него швабру. Стараясь не бежать, я проковыляла мимо, опустив голову и обходя его стороной так, чтобы он не заметил моего перевязанного уха. Он дал мне пройти, даже не взглянув. За дверями открывался еще один длинный коридор, широкий и пустой, если не считать нескольких кресел-колясок, дожидавшихся новых пассажиров. Я свернула влево и побежала, неловко припрыгивая, – юбка сползала, лодыжки болели, а новые туфли уже натерли мне пятки. За высокими окнами угадывались дерево и скамья. Рубена видно не было. Я миновала еще несколько распашных дверей и пробежала мимо мужчины в белом халате. Он повернулся и окликнул меня, но я не остановилась. Наверху я увидела лифты с плотно сомкнутыми дверями. Я нажала стрелку «вниз» и подождала. Нажала еще раз. Доктор закричал, и я увидела, что он торопливо приближается ко мне. Я кинулась к дверям, над которыми была надпись:
– Рапунцель! – крикнул он, когда сработала вспышка.