Наши фиолетовые братья

— Ну?.. — каркнул кто-то со стены знакомым голосом. — Ур-родство... Сколько можно томить? Мы увидим что-нибудь конкретное?

— Конечно, — сказал другой голос, не менее знакомый.

— Я что-то не уверен... — произнес первый.

— Надо попробовать... — ответил второй.

Экран вновь подернулся молочной дымкой.

— Ой... — молвила Дарья. — Что это было?..

Шуберт, не веря ни своим глазам, ни своим же пальцам, не веря ничему вообще, повторно набрал комбинацию из чуждых пиктограмм, и на стене без всякого предупреждения опять возникли три человека в креслах.

— Дерьмо!.. — воскликнула Дарья.

— Ну? — откликнулся со стены Матвей.

— Как я дерьмово выгляжу! — сокрушенно сказала она. — Что у меня с прической?!

— Ур-родство... — прорычал тот же персонаж с экрана.

— А руки? Где мои руки?! Что это я ими трогаю?..

— Сколько можно томить? Мы увидим что-нибудь конкретное? — спросил он.

— Тьфу, ну и рожа у меня!.. — сказал Матвей, не экранный, а реальный, сидящий рядом с Дарьей. — У меня всегда такой глупый вид?

— Конечно, — немедленно отозвался запечатленный на записи Борисов.

— По-моему, в жизни у меня более одухотворенное лицо, — нахмурился Матвей.

— Я что-то не уверен, — возразила его копия на стене.

— Да! — прикрикнул он. — А тут как будто мне по носу ботинком съездили!

— Надо попробовать, — деловито заметило изображение Борисова.

Запись снова кончилась, и экран погас. Разведчики некоторое время сидели молча: Шуберт изучал кнопки на панели, Матвей озирался по сторонам, Дарья же, ошарашенная премьерой, словно ждала аплодисментов.

— А вдруг это в эфир пошло? — обеспокоилась она.

— В какой эфир? — сварливо произнес напарник.

— Прямой, какой же еще? Может, это вовсе не бункер и не корабль, а... студия! — догадалась она с ужасом. — Инопланетная телестудия! И нас показали на всей территории! А у меня прическа... Боже!..

— На какой еще территории? — огрызнулся Матвей.

— На инопланетной! Нас там увидели, и... Теперь нас знают в лицо! И мы...

— Прекрати, — одернул ее Борисов. Все это время он продолжал разглядывать пиктограммы и, кажется, успел сделать какие-то выводы. — Никто нас пока не видел... к счастью. А вот мы можем кое-что посмотреть.

Шуберт повернул «шляпку» — как выяснилось, она свободно вращалась и без команд, — затем двумя пальцами дотронулся до кнопки с «колбасой» и с треугольником.

Сверху на зал обрушился камнепад звука. Вся поверхность потолка словно бы превратилась в огромную мембрану — грохот, смешиваясь в чудовищную лавину, летел на голову, скакал по макушке и сыпался по затылку, попутно втыкаясь в барабанные перепонки с такой силой, точно стремился выдавить мозги наружу.

— Швах!.. Мах!.. — завопил Матвей.

— Хватит шуметь! — крикнула ему Дарья.

— Трах!.. Бах!.. Шуберт! — вспомнил наконец Матвей имя Борисова. — Убавь громкость! Оглохнем!

— Не могу!

— Не мешайте! — разозлилась девушка. — И так не слышно!

— А что ты тут слушать собралась? — проорал Матвей.

Она лишь раздраженно дернула плечиком, Борисов тоже не отрываясь смотрел на экран, и Матвею ничего не оставалось, как заткнуть уши и повернуться к стене.

Что там показывали — художественный ли фильм, документальный или какой-то еще, — понять было невозможно, однако это определенно напоминало кино. Первая мизансцена — надо сказать, несколько затянутая — разворачивалась на некоем заводе. Судя по циклопическим размерам сборочного цеха, здесь выпускали конструктивные элементы для орбитальных доков. Матвей искренне удивился, поскольку эти декорации как нельзя лучше подходили не к началу кино, а к финальному эпизоду, где главные герои обязаны выяснить, кто из них любил героиню сильнее. Впрочем, делиться этой мыслью Матвей с товарищами не стал — они были слишком увлечены.

Камера, подвешенная где-то вверху, упорно не хотела давать крупные планы и показывала сразу весь ангар, в котором постепенно вырастала некая черная труба. Она собиралась из маленьких деталек, но детальки и человечки, их таскающие, были столь мелки, что казалось, будто штуковина возникает из пустоты или, того хуже, воспроизводит сама себя подобно исполинскому организму.

Матвей неуютно поерзал в кресле и покосился на друзей. Лично он и более интересные картины мог смотреть исключительно с пакетом пип-корна и большим стаканом бай-колы. Что же касается Дарьи и Шуберта, то они, к великому разочарованию Матвея, оказались полностью захвачены этим низкопробным зрелищем на производственную тему и, похоже, готовы были следить за изготовлением дурацкой трубы до скончания века. Матвей, позевывая, искал в фильме хоть какую-то интригу, но так и не нашел. Не было там ни завязки, ни развязки, ни сколько-нибудь внятных героев — только цех и растущая с каждой минутой здоровенная труба. Вскоре она обрела законченную форму, и план наконец-то сменился: теперь камера показывала ядовито-рыжую степь с одиноким прямоугольным сооружением. Матвей сообразил, что это тот же цех, только снятый снаружи, и заскучал пуще прежнего.