Наши химические сердца

Я поужинал. Проверил сообщения. Ничего.

Она передумала со мной встречаться, передумала встречаться, передумала встречаться.

Принял душ. Проверил сообщения. Ничего.

Передумала, передумала, передумала.

Попытался сделать математику. Проверил сообщения. Ноль.

О боже, боже, боже, боже, боже, неужели она передумала?

Я лег спать с ощущением, что у меня в груди раскрылся черный зонтик. Легкие повисли где-то в горле, а под ними зияла дыра, где прежде были внутренности. Наконец в 23.59, когда я уже засыпал, Грейс прислала ответ.

ГРЕЙС:

Пиксар? Конечно, в деле. Заметано. Спокойной ночи.

Безумный прилив эндорфинов, который я ощутил, когда мой телефон завибрировал и ее имя появилось на экране, меня даже испугал. Я никогда раньше не замечал за собой зависимостей, но сейчас понял, что так, наверное, чувствует себя наркоман, остро нуждающийся в дозе.

– Эдвард Каллен, сукин ты сын, – пробормотал я, выключил телефон и уставился в потолок. – Зря я судил тебя так строго.

В понедельник после школы мы с Грейс прошли мимо ее дома и сели в автобус, идущий в город. В парке проходил осенний пивной и гастрономический фестиваль. У меня накопилась куча заданий и сочинений, да и газете не мешало бы уделить внимание. Но Грейс была счастлива, даже причесалась, а я хватался за любую возможность побыть со счастливой Грейс.

В парке между деревьев разбили маленькие белые шатры, и в каждый можно было зайти и попробовать разные виды пива и еды. Это был рай для хипстеров: столы из деревянных ящиков, антикварные чайники, развешанные на деревьях на джутовых веревках, мастер-классы «укрась свой хулахуп». Здесь были даже «Месть пластикового степлера», которым каким-то образом удалось прорваться на фестиваль, и парк оглашался их заунывной акустической музыкой (увы, в песнях не было ни слова о мстящих степлерах).

– Что возьмем, Таун? – спросил я, но меня заглушил чей-то крик.

– Грейс! – раздался незнакомый мужской голос.

Мы обернулись и увидели того, кому он принадлежал, – высокого, довольно привлекательного блондина с компанией таких же рослых и симпатичных друзей.

– Линдон! – воскликнула Грейс и бросилась к нему сквозь толпу.

Он подхватил ее на руки вместе с тростью, а я проследовал за ней, сунув руки в карманы и думая, какое противное это имя – Линдон – и все, кого так зовут.

Я стоял рядом с Грейс минут пять, пока она болтала с Линдоном и он наконец меня не заметил, а Грейс не вспомнила о моем существовании.

– Ох, Генри, прости! Это Генри. Мы вместе работаем в школьной газете. Генри, это Линдон, мой кузен.

Я пожал ему руку, решив, что не такое уж это противное имя – Линдон. Монстр, скребущийся у меня в груди с тех пор, как он ее окликнул, уполз обратно в клетку.

Ого, подумал я, оглядев его повнимательнее и заметив, что они действительно похожи, никак и правда родственники. Неужели я ревнивый? Наверное, трудно понять, ревнивый ты или нет, пока не испытаешь это чувство. Как невозможно понять, смелый ты или нет, пока не случится что-то ужасное и не вынудит тебя действовать. Я всегда считал себя бесстрашным, спокойным, собранным, как Чесли Салленбергер[21]. Думал, я из тех, кто держится до последнего, идет на дно вместе с судном и так далее. Но теперь я засомневался.

Я вспомнил Тайлера Дердена и его слова: «Как можно утверждать, что хорошо себя знаешь, пока не побывал в драке?». Как можно утверждать, что хорошо себя знаешь, если тебе никогда никто не нравился? Я никогда не чувствовал себя таким растерянным. Чье это тело? Чей мозг в моей голове? Как я могу быть мной, жить в своем теле и не иметь представления о том, какой я на самом деле?

Мы с Грейс пришли на фестиваль попробовать разной еды, но Линдону и его друзьям было больше двадцати одного года, и они купили нам сидра и глинтвейна на наши деньги. Потом мы вместе сели под деревом. Парк, освещенный сотнями гирлянд, постепенно стал расплываться перед глазами: алкоголь ударил в голову. Мы накупили еды в разных палатках и перепробовали все по очереди: кисло-острый суп из шатра с тайской кухней, неизвестное мясо в медовой глазури из китайского шатра с красными фонариками, прозрачные рисовые блинчики в густом сладком соусе от вьетнамцев.

В девять вечера папа прислал сообщение, что он здесь. К тому моменту я объелся, мои веки отяжелели.

Мы лежали на траве, и я сел, взглянул на мерцающие гирлянды над головой и посмотрел на Грейс. В золотистом свете она была необыкновенно красива. Я чувствовал, что Линдон смотрит на нас, поэтому попрощался как можно более нейтрально, хотя обычно на прощание мы целовались. Я даже назвал ее «дружище».

– Мне пора на боковую, дружище. До завтра, – сказал я, простился с остальными и побрел в толпу, сунув руки в карманы.