Наши химические сердца

А знаешь, что я сделала в день его похорон? Посмотрела «Космос» Нила Деграсса Тайсона[23], целиком, все тринадцать часов. Он давно уговаривал меня его посмотреть, а я называла его ботаном: кому еще это может быть интересно? Но в тот день я смотрела «Космос» и думала о нем. Поражаться вселенной, помнить, что его сознание исчезло, но каждая его молекула все еще здесь, – это стало для меня способом оплакивать его. – Она взяла мое лицо в свои ладони и прислонилась ко мне своим влажным лбом. – Если бы ты видел мир так, как вижу его я. Если бы понимал, что смерть – вознаграждение за то, что нам пришлось жить.

– Прошу, не говори так. Ты меня пугаешь, когда так говоришь.

– Я не имею в виду, что нужно желать смерти, – ответила она и зашептала еще тише, как будто хотела поведать мне страшный секрет. – Знаешь, иногда бывает, что после тяжелого дня только и хочется, что скорее попасть домой, завалиться в кровать и проспать много-много часов! Вот так я чувствую себя все время. Некоторые читают книжки про вампиров и мечтают о бессмертии, но я порой так благодарна за то, что в конце концов нам всем суждено уснуть навсегда… Не будет больше боли. И усталости. Смерть – награда за то, что нам пришлось жить.

– Нужно отвезти тебя домой, – сказал я, и на этот раз она не стала возражать.

Она обернулась и взяла стоявшую на верхней ступени металлическую коробку. Внутри были артефакты из комнаты Дома: шнурок с подвеской-якорем, который был на ней в первый день нашей встречи, брелок с эмблемой The Strokes, футболка, которую она никак не хотела постирать. Она встала, взяла меня за руку и повела в воду, почти не хромая. Мы держались за руки, наше дыхание на холоде превращалось в белые клубочки пара, пока она отпускала его в глубины, бросая в воду вещи по одной. Последней была коробка с нацарапанной надписью на боку: «Дом, десятый класс». Она погрузилась в мельтешащую серебристыми тельцами воду и опустилась на дно вместе с остальным мусором.

Глядя на нее в тот момент, я думал: может, это и есть искупление? Может, для нее это и есть отпущение грехов, и теперь, когда она простила себя, – если простила, – она сможет жить дальше? Но Грейс поймала мой взгляд и, словно прочитав мои мысли, ответила:

– Если у истории счастливый конец, значит, она еще не кончилась.

Потом она вернулась к лестнице и поднялась наверх в моей куртке и прозрачном мокром белом платье, которое прилипло к ее ногам. Она вышла за дверь железнодорожной станции, поднялась по холму и перелезла через забор босиком, а когда мы подошли к моей машине, разделась до нижнего белья и выбросила платье в канаву.

– Это было мое свадебное платье, – безжизненно произнесла она, глядя на мокрую кучу кружева. – Я уже сказала «да».

Потом она, дрожа, села в машину, пристегнулась и подтянула колени к груди, живая, но пустая, ходячий похоронный венок с вплетенными в волосы цветами.

По дороге домой мы молчали. Я включил обогреватель, чтобы Грейс могла согреться. Она вся покрылась мурашками, но не дрожала, а сидела абсолютно неподвижно, как статуя падшего ангела.

Все окна в ее доме горели. Мартин, его жена Мэри, мать Грейс и двое полицейских стояли на лужайке. Я замедлил ход, они бросились к машине, но Грейс подняла руку, останавливая их, и они остановились и стали ждать.

Грейс повернулась ко мне.

– Я убила их сына и в награду они платят за мое лечение и разрешают жить у них дома. Это одна из причин, почему я не могу быть с тобой. Я просто не могу вот так взять и плюнуть им в лицо. Не могу сначала смотреть, как их сын умирает рядом, а всего через пару месяцев взять и влюбиться в кого-то еще. Понимаешь?

Я понимал, наверное, но от этого не становилось легче. Неужели родители Дома не хотят, чтобы она жила дальше? Неужели хотят, чтобы она мучилась в отместку за то, что сделала?

Когда она впервые привела меня на заброшенную станцию, я спросил, какие у нее могут быть грехи, и теперь получил ответ.

– Тебе кажется, что ты заслужила эту скорбь. Ты думаешь, что, терзая себя, отрабатываешь долг перед вселенной. Для тебя это искупление.

– Когда мне грустно, чувство вины отступает, и я уже не кажусь себе таким ужасным человеком. Это меньшее, что я могу сделать для Дома и его родителей. Неужели ты не понимаешь? Для меня это единственный способ восстановить справедливость.

– Значит, ты сама посадила себя в тюрьму. И надолго? На год? Два года? Или на всю оставшуюся жизнь? Сколько боли нужно вытерпеть, прежде чем выплатишь долг?

– Хотя бы еще чуть-чуть.

– Боже, Грейс. Ты не виновата. Ты его не убивала. Это был несчастный случай.

Она отстегнулась, убрала волосы за уши, наклонилась и поцеловала меня, прижавшись ко мне своей почти обнаженной грудью. Я держал ее за подбородок, она гладила меня по волосам, и на секунду мне показалось, что мир стал лучше, хотя в нем по-прежнему царил полный разброд. Но потом она отодвинулась, как делала всегда, и взглянула на меня, как будто пыталась что-то сказать, но не могла найти слов.