Наши разногласия. К вопросу о роли личности в истории. Основные вопросы марксизма

Учение об единстве субъекта и объекта, мышления и бытия, в одинаковой мере свойственное как Фейербаху, так и Марксу – Энгельсу, было также учением наиболее выдающихся материалистов XVII и XVIII столетий.

В другом месте[296] мы показали, что Ламеттри и Дидро пришли, хотя, надо прибавить, каждый своим особым путем, – к такому миросозерцанию, которое было «родом спинозизма», т. е. спинозизмом, лишенным искажавшей его истинное содержание теологической привески; легко было бы показать, что, поскольку речь идет об единстве субъекта и объекта, Гоббс тоже очень близок к Спинозе. Но это завело бы нас слишком далеко. Да в этом и нет настоятельной нужды. Едва ли не интереснее для читателя будет констатирование того, что каждый натуралист, хотя немного занимающийся вопросом об отношении мышления к бытию, приходит в настоящее время к тому учению об их единстве, с которым мы познакомились у Фейербаха.

Когда Гексли писал: «В наши дни никто из стоящих на высоте современной науки и знающих факты не усомнится в том, что основы психологии надо искать в физиологии нервной системы» и что так называемая деятельность духа «есть совокупность мозговых функций»[297], он высказывал именно то, что говорил Фейербах, только он с этими словами связывал гораздо менее ясные понятия, и именно потому, что понятия, связывавшиеся у него с этими словами, были гораздо менее ясны, он мог пытаться соединить свой, только что указанный нами, взгляд с философским скептицизмом Юма[298].

Точно так же и наделавший так много шума «монизм» Геккеля есть не что иное, как чисто материалистическое, – и, в сущности, близкое к фейербаховскому, – учение об единстве субъекта и объекта. Но Геккель очень плохо знаком с историей материализма, и потому он считает нужным бороться с его «односторонностью», между тем как ему следовало бы дать себе труд изучить его теорию познания в том виде, какой она приняла у Фейербаха и Маркса: это предохранило бы его самого от многих промахов и односторонностей, облегчающих его противникам борьбу с ним на почве философии.

Совсем близко подходит к новейшему материализму, – материализму Фейербаха – Маркса – Энгельса, – Август Форель в различных своих сочинениях, например, в докладе «Gehirn und Seele», читанном на 66-м съезде немецких естествоиспытателей и врачей в Вене (26 сентября 1894 г.)[299]. Местами Форель не только выражает там мысли, очень сходные с мыслями Фейербаха, но – что прямо поразительно – располагает свои доводы именно так, как располагал свою аргументацию Фейербах. По словам Фореля, каждый новый день приносит нам убедительные доказательства того, что психология и физиология мозга представляют собою лишь два различных способа рассматривания «одной и той же вещи». Читатель не забыл приведенного нами выше и относящегося к этому же вопросу тождественного взгляда Фейербаха. Этот взгляд можно дополнить здесь следующим, соображением: «Я, – говорил Фейербах, – психологический объект для самого себя, но физиологический – для другого»[300]. В конце концов, главная мысль Фореля сводится к тому положению, что сознание есть «внутренний рефлекс мозговой деятельности»[301]. А это уже чисто материалистический взгляд.

Идеалисты и кантианцы разных видов и разновидностей твердят, возражая материалистам, что непосредственно нам дана именно только психическая сторона тех явлений, о которых идет речь у Фореля и у Фейербаха. Это возражение было чрезвычайно ярко формулировано Шеллингом, который сказал, что «дух навсегда останется островом, на который из области материи нельзя попасть без прыжка». Форель прекрасно знает это, но он убедительно доказывает, что наука была бы прямо невозможна, если бы мы серьезно решились не выходить за пределы этого острова. «Каждый человек, – говорит он, – имел бы лишь психологию своего субъективизма (hätte nur die Psychologie seines Subjektivismus)… и положительно должен был бы усомниться в существовании внешнего мира и других людей»[302]. Но такое сомнение есть нелепость[303]. «Умозаключения по аналогии, естественнонаучная индукция, сравнение опыта наших пяти внешних чувств доказывают нам существование внешнего мира других людей и психологии этих последних. Точно так же они доказывают нам, что сравнительная психология, психология животных, наконец, наша собственная психология осталась бы для нас непонятной и полной противоречий, если бы мы стали рассматривать ее без отношения к деятельности нашего мозга; она прежде всего представилась бы противоречащей закону сохранения энергии»[304].