Наши тонкие струны

– Ей проще не замечать. Она зависает на работе. В своей больнице. Ну и еще… она боится, что нам с Маском будет плохо, если у них все развалится. Она нас двоих не потянет. Она так думает.

– А ты что думаешь?

– Ну а что поделать? – говорит Крис. – Мне даже восемнадцати нет.

Ее зеленые глаза блестят в темноте. Она вертит в руках чайную ложечку:

– Видела красоту? Серебряная. От бабушки досталась. Здесь все наше. А не его.

Маша рассматривает ложечку. На ней выгравирована какая-то монограмма нерусскими готическими буквами.

– Надоело мне все это, – говорит Крис. – Я хочу денег заработать. Чтобы не зависеть ни от кого. Создать группу и играть концерты. И чтоб люди во всем мире скачивали наши песни. Ну да, глупо, но я все равно больше ничего не умею и учиться не хочу. Не хочу жить… как они. Понимаешь?

Маша опускает ресницы. Конечно, она понимает. Она всегда мечтала о том же самом. Только не формулировала так четко. Может быть, оттого, что у нее не было отчима?

Что-то такое можно прочитать на ее лице. Потому что Крис понемногу краснеет.

– Ты не думай, он мне никто, – говорит она почему-то. – Мы с ним уже год не общаемся.

Получилось еще хуже.

– Я ничего и не думаю, Крис, – говорит Маша.

– Он еще и жадный. Он ведь даже гитару мне не насовсем подарил, а только дал попользоваться. Сам-то играть разучился, да и некогда.

Маша пожимает плечами.

– Говорит, когда-то он ее сам из Америки привез. Может, и не брешет. Он же раньше на пароходе плавал.

– Гитара – класс, – говорит Маша.

Потом они говорят о гитарах и о всяких примочках. Это всегда интересно. А главное – безопасно.

Когда совсем темнеет, Маша собирается домой. Крис порывается проводить, Маша отказывается. И верно: лучше сделать вид, что они с Машей совершенно не беспокоятся друг о друге. Иначе их могут неправильно понять. В нашем неправильном мире это легко.

И потом, можно ведь послать из автобуса сообщение?

013. Мама не узнает

Когда за Машей захлопывается дверь, Крис вздыхает. Хочет уже пройти к себе (у них с Максом одна комната на двоих, разделенная перегородкой). Макса нет дома, и в этой комнате темно, только компьютер еле слышно гудит и мигает красной лампочкой. Обсчитывает какую-нибудь тяжелую задачу. Макс называет это «рендеринг». Хз, что это значит.

– Кристи! Погоди маленько, – слышит она густой голос из гостиной.

Почему-то ей хочется накинуть на голову капюшон и отвернуться к стенке. Как в детстве, когда тебя ставят в угол за плохое поведение.

Глупое желание. И бессмысленное. Тебя и так загнали в угол уже давно.

Плотная фигура материализуется в дверях.

– Что за новая подруга? – спрашивает отчим.

Как будто он видел много старых.

– Из института, – говорит Крис.

– Ах, ну да. Новая жизнь, новые интересы.

– Не завидуй, – говорит Крис.

Он складывает руки на груди. Так его руки кажутся мускулистыми, а не просто жирными.

Что поделаешь, он стал слишком взрослым. Постарел и обрюзг буквально за два года. С мужиками такое бывает. С м[…]даками особенно.

– Ты на кухню? – спрашивает Крис. – Извини. Мы всю ветчину съели.

– Что ж вы так, – медленно говорит он.

– Тебе лучше не жрать на ночь. Вредно для здоровья. Мама сколько раз говорила.

Ее голос почти совсем не дрожит. И только пальцы нервно теребят шнурочки капюшона. Длинные, красивые пальцы.

– Мама не узнает.

Он улыбается влажными губами. И аккуратно берет ее за руку своей лапой – тоже слегка расжиревшей. Когда-то он прекрасно играл на гитаре. Теперь у него пальцы как сосиски. Как у Би. Би. Кинга, только цвет другой. Впрочем, Би. Би. Кинг до восьмидесяти лет играл великолепно. Черный король блюза.

Когда-то они вдвоем смотрели всякие такие записи. А потом он учил ее гитарной аппликатуре. И как правильно держать руку.

– Твой брат вернется нескоро, – говорит отчим. – Хочешь, послушаем музыку? Есть Jamiroquai. Есть Джек Дэниэлс.

Крис хочет освободиться. Но отчего-то замирает на месте. Он осторожно трогает ее пальцы, как струны гитары.

– Просто иди за мной, рыжик, – говорит он. – Fire… walk with me.

014. Шел-шел и устал

Чуть раньше Маша спускалась по широкой лестнице. Между этажами – широкие полукруглые площадки с высокими арочными окнами. Это называют в Питере «парадной», или «парадняком», или еще чем-то таким же возвышенным.

В архангельской хрущевке нет никаких парадных. Там – лестничные клетки. Лучше и не скажешь.

На каменном подоконнике между вторым и третьим сидит Маск.

Увидев ее, он соскальзывает вниз. Он довольно высокого роста и еще немного нескладный. Ну да, он похож на сестру: курносым носом? Зелеными глазами?

Но сегодня он не такой лохматый. Посчитал нужным подстричься?

– Привет, Максим, – строго говорит Маша: она же старше. – Ты чего тут?

– Ну… я просто шел домой.

– Шел-шел и устал?