Наши за границей

— Къ чему ты тутъ славянство-то приплелъ? — спросила Глафира Семеновна.

— A это онъ любитъ. Пущай. Ну, теперь Михаилъ Федорычу Трынкину… То-то жена его расцарапается отъ зависти, прочитавъ это письмо! Вдь она раззвонила всмъ знакомымъ, что детъ съ мужезмъ заграницу, a мужъ-то, кажется, предъ кредиторами кафтанъ выворачивать вздумалъ.

Было написано и второе письмо. Оно гласило: «Милостивый государь, Михаилъ Федоровичъ! Вознесшись на самую вершину Эйфелевой башни съ супругой и находясь въ поднебесь, куда даже птицы не залетаютъ, я и жена шлемъ вамъ поклонъ съ этой необъятной высоты, a также и супруг вашей, Ольг Тарасьевн. Тамъ, гд мы сидимъ, летаютъ облака и натыкаются на башню. Вся Европа, какъ на ладони, сейчасъ мы видли даже Америку въ бинокль. Страшно, но очень чудесно. Сначала оробли, но теперь ничего, и пьемъ пиво. Поклонъ сосдямъ по рынку. Будьте здоровы». Прочтено жен и второе письмо.

— Какія такія облака да башню натыкаются? Что ты врешь! — удивленно спросила та.

— Пущай. Ну, что за важность! Главное мн, чтобъ Ольгу-то Тарасьевну раздразнить. Да давеча, и на самомъ дл, одно облако…

— Ничего я не видала. И, наконецъ, про Америку…

— Да брось. Ну, теперь кому?.. Теперь напишу Скалкину, — сказалъ Николай Ивановичъ и сталъ писать. Въ письм стояло:

«Изъ дальнихъ французскихъ странъ, среди бушующей бури на Эйфелевой башн, посылаю теб, Иванъ Лукьянычъ, свой поклонъ. Насилу поднялись. Втромъ такъ качало, что просто ужасти. Ежели теб на пароход было страшно, когда васъ качало втромъ во время поздки на Валаамъ, то тутъ въ сто разъ страшне. Жена упала даже въ обморокъ, но ее спасъ спиртомъ одинъ англичанинъ. А я ни въ одномъ глаз… Эйфелева башня въ десять разъ выше петербургской думской каланчи, а наверху флагъ. Мы сидимъ около этого флага и пьемъ шампанское, которое здсь дешевле пареной рпы».

— Для чего-же ты врешь-то все? — замтила мужу Глафира Семеновна, когда письмо было прочитано.

— Душечка, да нешто онъ можетъ узнать, что я вру? Пущай… Такъ лучше… Зависти будетъ больше. Вдь и Скалкинъ бахвалилъ, что подетъ заграницу на выставку, однако вотъ не попалъ, — отвчалъ Николай Ивановичъ. — Кому-бы еще написать? — задумался онъ.

— Да брось ты писать. Давай я только маменьк напишу, — сказала Глафира Семеновна и, придвинутъ къ себ карточку, принялась писать, говоря вслухъ:

«Любезная мамаша, здравствуйте. Вчера мы благополучно пріхали въ городъ Парижъ, a сегодня въ воздушной карет поднялись на Эйфелеву баншю»…

— A сама зачмъ врешь? — попрекнулъ жену Николай Ивановичъ. — Даже маменьк родной врешь. Какая такая воздушная… карета?

— A клтка-то, въ которой мы поднимались? Вдь она воздушная… вдь мы по воздуху…

— Врешь!.. По рельсамъ катились.

— Но все-таки вдь наверхъ, на воздухъ взбирались, a не на гладкомъ мст.

— Пиши ужъ, пиши… Богъ съ тобой!

— Пожалуй, я слово «воздушной» зачеркну…

— Да ничего, ничего. Напиши только, что птицы такъ и гнались за нами.

— Зачмъ-же я буду писать, чего не было.

— Ну, тогда я напишу Терентьевьшъ, что тебя на высот большой орелъ клюнулъ и чуть шляпку съ тебя не сорвалъ, но я его убилъ зонтикомъ.

— Нтъ, нтъ… маменька испугается. Она и такъ плакала, когда мы узжали, и безпокоилась обо мн. Надо ее успокоить.

«Обнимаю васъ и цлую съ высоты Эйфелевой башни ваши ручки и прошу родительскаго благословенія, навки нерушимаго. Погода отличная и тутъ совсмъ не страшно. Николай Иванычъ также цлуетъ васъ». Вотъ и все…

— Непремнно напишу Терентьевымъ, что орелъ хотлъ шляпку съ тебя сорвать, но я убилъ его зонтикомъ, — стоялъ на своемъ Николай Ивановичъ и, допивъ пиво, крикнулъ прислуживавшей женщин, показывая на пустой стаканъ: — Гарсонъ! Мамзель! Анкоръ!

XL

Удаляясь изъ пивной, супруги опустили написанныя въ Россію открытыя письма въ почтовый ящикъ, находившійся тутъ-же, въ первомъ этаж Эйфелевой башни, и Николай Ивановичъ сказалъ жен:

— Ну, теперь во второй этажъ башни. Собирайся, Глафира Семеновна. Вонъ билетная касса.

Опять покупка билетовъ на подъемную машину. Опять хвостъ. Наконецъ добрались до каретки подъемной машины. На этотъ разъ каретка была меньше. Глафира Семеновна ужъ безъ робости вошла въ нее. Свистокъ — и подъемная машина начала поднимать карету. Опять свистокъ, и карета остановилась Супруги вышли изъ нея. Глафира Семеновна взглянула направо и налво — передъ глазами только желзные переплеты башни, окрашенные въ рыжеватый красный цвтъ, а дальше — воздухъ и ничего больше. Глафир Семеновн вдругъ сдлалось жутко. Она разставила ноги и остановилась схвативъ мужа за рукавъ.

— Николай Иванычъ, страшно. Ей-ей, я чувствую, какъ башня шатается, — проговорила она.

— Да нтъ-же, нтъ… Это одно головное воображеніе. Ну, подойдемъ къ периламъ и посмотримъ внизъ.

— Нтъ, нтъ… ни за что на свт! Перила обломятся, да еще полетишь, чего добраго…. Да и что тутъ смотрть… Взобрались — съ насъ и довольно. Теперь и спустимся внизъ…

— Какъ внизъ? Еще два этажа.

— Ни за какія коврижки я больше подниматься не стану.

— Глаша! Да какъ-же это? Добраться до второго этажа и вдругъ…