Наши за границей

— Мерси… Данке… Ну, слава Богу… Въ семь часовъ. Это, стало быть, черезъ два часа. Два часа какъ-нибудь промаячимъ.

Мужъ взглянулъ на жену и одобрительно сказалъ/

— Ну, вотъ видишь… Говоришь-же по-нмецки, умешь, а разговаривать не хочешь.

— Да комнатныя и обыкновенныя слова я очень чудесно умю, только мн стыдно.

— Стыдъ не дымъ, глаза не стъ. Сади, да и длу конецъ.

Смеркалось. Супруги съ нетерпніемъ ждали Кенигсберга. При каждой остановк они высовывались изъ окна и кричали кондуктору:

— Кенигсбергъ? Кенигсбергъ!

— Nein, nein, K"onigsberg wird noch weiter.

— Фу, ты пропасть! Все еще не Кенигсбергъ! A пить и есть хочу, какъ собака! — злился Николай Ивановичъ.

Но вотъ поздъ сталъ останавливаться. Показался большой вокзалъ, ярко освщенный.

— K"onigsberg! — возгласилъ кондукторъ.

— Слава теб Господи! Наконецъ-то!

Пассажиры высыпали изъ вагоновъ. Выскочили и Николай Ивановичъ съ Глафирой Семеновной. У станціи стояли сразу три позда. Толпился народъ. Одни входили въ вагоны, другіе выходили. Носильщики несли и везли сундуки и саквояжи. Шумъ, говоръ, свистки, звонки, постукиваніе молотковъ о колеса.

— Вотъ адъ-то! — невольно вырвалось у Николая Ивановича. — Да тутъ живымъ манеромъ растеряешься. Постой, Глаша, надо замтить, изъ котораго позда мы вышли, а то потомъ какъ-бы не попасть въ чужой поздъ. Видишь, нашъ поздъ по середин стоитъ, а на боковыхъ рельсахъ — это чужіе позда. Ну, пойдемъ скорй въ буфетъ.

— Нтъ, голубчикъ, я прежде въ уборную… Мн поправиться надо. Вдь сколько времени мы не выходя изъ вагона сидли, а въ здшнихъ вагонахъ, ты самъ знаешь, уборныхъ нтъ, — отвчала жена. — Безъ уборной мн и да не въ ду.

— Какая тутъ поправка, коли надо торопиться пить и сть скорй. Вдь только двнадцать минутъ поздъ стоитъ. Да и чортъ ихъ знаетъ, какія такія ихнія нмецкія минуты! Можетъ быть, ихнія минуты на половину меньше нашихъ. Идемъ скоре.

— Нтъ, не могу, не могу. Увряю тебя, что не могу… Да и тебя попрошу проводить меня до уборной и подождать у дверей, а то мы растеряться можемъ.

— Эхъ, бабье племя! — крякнулъ Николай Ивановичъ и отправился вмст съ женой отыскивать женскую уборную.

Уборная была найдена. Жена быстро скрылась въ ней. Мужъ остался дожидаться у дверей. Прошло минутъ пять. Жена показывается въ дверяхъ. Ее держитъ за пальто какая-то женщина въ бломъ чепц и что-то бормочетъ по-нмецки.

— Николай Иванычъ, дай, Бога ради, сколько-нибудь нмецкихъ денегъ, или разсчитайся за меня! — кричитъ жена. — Здсь, оказывается, даромъ нельзя… Здсь за деньги. Даю ей русскій двугривенный, не беретъ.

— Въ уборную на станціи, да за деньги!.. Ну, народъ, ну, нмецкіе порядки! — восклицаетъ Николай Ивановичъ, однако суетъ нмк денегъ и говоритъ:- Скорй, Глаша, скорй, а то и пость не успемъ.

Они бгутъ, натыкаются на носильщиковъ. Вотъ и буфетъ. Разставлены столы. На столахъ въ тарелкахъ супъ. «Табдьдотъ по три марки съ персоны», читаетъ Глафира Семеновна нмецкую надпись надъ столомъ.

— Полный обдъ есть здсь за три марки. Занимай скорй мста, — говоритъ она мужу.

Тотъ быстро отодвигаетъ стулья отъ стола и хочетъ ссть, но лакей отстраняетъ его отъ стола и что-то бормочетъ по-нмецки. Николай Ивановичъ выпучиваетъ на него глаза.

— Ви? Васъ? Мы сть хотимъ… Эссенъ… митагъ эссенъ, — говоритъ Глафира Семеновна.

Лакей упоминаетъ слово «телеграмма». Подходятъ двое мужчинъ, говорятъ лакею свою фамилію и занимаютъ мста за столомъ, на которыя разсчитывалъ Николай Ивановичъ.

— Что-жъ это такое! — негодуетъ Николай Ивановичъ. — Ждали, ждали ды, пріхали на станцію и сть не даютъ, не позволяютъ садиться! Однимъ можно за столъ садиться, а другимъ нельзя! Я такія-же деньги за проздъ плачу!

Лакей опять возражаетъ ему, упоминая про телеграмму. За столомъ, наконецъ, находится какой-то русскій. Видя, что двое его соотечественниковъ не могутъ понять, что отъ нихъ требуютъ, онъ старается разъяснить имъ.

— Здсь табльдотъ по заказу… Нужно было обдъ заране телеграммой заказать, — говоритъ онъ. — Вы изволили прислать сюда телеграмму съ дороги?

— Какъ телеграмму? Обдъ-то по телеграмм? Ну, порядки! Глаша! Слышишь? — обращается Николай Ивановичъ къ жен. — Очень вамъ благодаренъ, что объяснили, — говорить онъ русскому. — Но мы сть и пить хотимъ. Неужели-же здсь безъ телеграммы ничего ни състь, ни выпить нельзя?

— Вы по карт можете заказать. По карт что угодно…

— Эй! Прислужающій! Человкъ! Эссенъ! Что нибудь эссенъ скорй и биръ тринкенъ! — вопитъ Николай Ивановичъ. — Цвей порціи.

Появляется лакей, ведетъ его и супругу къ другому столу, отодвигаетъ для нихъ стулья и подаетъ карту.

— Гд тутъ карту разсматривать, братецъ ты мой! Давай дв котлеты или два бифштекса.

— Zwei Goteleten? O, ja… — отвчаетъ лакей и бжитъ за требуемымъ, но въ это время входитъ желзнодорожный сторожъ и произноситъ что-то по-нмецки, упоминая Берлинъ.

Пассажиры вскакиваютъ изъ за-стола и принимаются разсчитываться.

— Что-же это такое, Господи! Неужто-же поздъ отправляется? Вдь эдакъ не пивши, не вига узжать надо. Берлинъ? — спрашиваетъ онъ сторожа.

— Берлинъ, — отвчаетъ тотъ.

— Глаша! Бжимъ! А то опоздаемъ!