Наши за границей

Стоящій около него пожилой человкъ въ черной поярковой шляп и съ маленькими бакенбардами петербургскихъ чиновниковъ улыбнулся на эти слови и проговорилъ по-русски:

— Посовтуйте также вашей супруг и карманы беречь. Здсь въ Париж множество карманниковъ.

— Батюшки! Вы русскій? — радостно воскликнулъ Николай Ивановичъ. — Очень пріятно, очень пріятно. Глаша, русскій… Представьте, у меня даже сердце чуяло, что вы русскій.

— Можетъ быть, потому что курю русскую папиросу фабрики Богданова съ изображеніемъ орла на мундштук? — спросилъ бакенбардистъ, показывая папиросу.

— Да нтъ-же, нтъ… Я не только что орла, я даже и папиросы-то у васъ не замтилъ. Просто лицо ваше мн почему-то показалось русскимъ. Знаете… эдакій обликъ… Позвольте отрекомендоваться. Николай Ивановъ Ивановъ, петербургскій купецъ, а это жена моя. Господи, какъ пріятно съ русскимъ человкомъ заграницей встртиться!

И Николай Ивановичъ, схвативъ бакенбардиста за руку, радостно потрясъ ее. Тотъ въ свою очередь отрекомендовался.

— Коллежскій совтникъ Сергй Степановичъ Передрягинъ, — произнесъ онъ.

— Вотъ, вотъ… Лицо-то мн ваше именно и показалось коллежскимъ. Знаете, такой видъ основательный и солидный. Вдь здсь французы — что! Мелочь, народъ безъ всякой солидности. А ужъ порядки нихъ, такъ это чортъ знаетъ, что такое! Вотъ хоть то, что въ восемь часовъ назначено представленіе въ театр, а еще театръ не отворенъ и даже подъздъ не освщенъ, хотя теперь уже безъ пяти минутъ восемь.

— Да, да!.. Это у нихъ везд такъ. Такой обычай, что отворяютъ только передъ самымъ началомъ представленія. Газъ берегутъ, — отвчалъ бакенбардистъ.

— Да вдь ужъ теперь передъ самымъ представленіемъ и есть! Скоро восемь.

— Объявляютъ въ восемь, а начинаютъ около половины девятаго.

— Какъ! Еще полчаса ждать? Да вдь у меня жена вся промокнетъ. Она, вонъ во все лучшее вырядилась.

— Напрасно. Здсь въ театрахъ не щеголяютъ нарядами. Чмъ проще, тмъ лучше.

— Такъ гд-же щеголяютъ-то?

— Да какъ вамъ сказать… Ну, на скачкахъ… Пожалуй, и въ театр, но только въ театр Большой Оперы.

Въ это время блеснулъ яркій свтъ и освтились электрическіе фонари у подъзда.

— Ну, слава Богу… — проговорилъ Николай Ивановичъ. — Пожалуй, скоро и въ театръ впустятъ.

— Да, теперь минутъ черезъ десять впустятъ. Здсь нужно прізжать непремнно къ самому началу, даже еще нсколько минутъ опоздать противъ назначеннаго часа — вотъ тогда будетъ въ самый разъ. Я ужъ это испыталъ. Но сегодня обдалъ въ ресторан на выставк, ршилъ въ театръ прогуляться пшкомъ, времени не разсчиталъ — и вотъ пришлось дожидаться, — разсказывалъ бакенбардистъ.

Наконецъ двери отворились, и публика хлынулъ въ подъздъ.

— Вы гд сидите? — спрашивалъ Николай Ивановичъ бакенбардиста.

— Въ креслахъ балкона.

— Ахъ, какая жалость, что не вмст! А мы въ креслахъ внизу. Землякъ! Землякъ! Хоть бы намъ поужинать сегодня какъ-нибудь вмст. Нельзя-ли въ фойэ увидаться, чтобы какъ-нибудь сговориться?

— Хорошо, хорошо.

Бакенбардистъ сталъ подниматься на лстницу.

XLIX

Дв дамы среднихъ лтъ, сильно набленныя и нарумяненныя, затянутыя въ корсетъ и облеченныя въ черныя шерстяныя платья съ цвтными бантами на груди и въ блые чепцы, какъ-то особенно присдая, бросились на супруговъ, когда они вошли въ театральный корридоръ, и стали снимать съ нихъ верхнее платье. Одна дама забжала сзади Николая Ивановича и схватила его за воротникъ и за рукавъ пальто, другая принялась за Глафиру Семеновну. Сдлано это было такъ быстро и неожиданно, что Николай Ивановичъ воскликнулъ:

— Позвольте, позвольте, мадамы! Кескесе? Чего вамъ?

— Ваше верхнее платье, вашъ зонтикъ, — объяснили дамы по-французски.

Глафира Семеновна перевела мужу.

— Такъ зачмъ-же дамамъ-то отдавать? Лучше капельдинеру, — отвчалъ тотъ. — У капельдинеръ? — искалъ онъ глазами капельдинеровъ по корридору.

Дамы, разсыпаясь на французскомъ язык, увряли, что вещи будутъ сохранны.

— Чортъ знаетъ, что бормочутъ! Глаша, спроси: кескесе он сами-то? — говорилъ Николай Ивановичъ.

— Да должно быть взамсто капельдинеровъ и есть.

— Не можетъ быть! Гд-же это видано, чтобы баба была капельдинеромъ. Спроси, кескесе.

— Ву зетъ ле капельдинеръ? Ву вуле каше нотръ аби? — спрашивала дамъ Глафира Семеновна.

— Oui, madame, oui… Laissez seulement… Tout spra bien gard'e. Votre parapluie, monsieur?

— Капельдинерши, капельдинерши…

— Вотъ чудно-то! А вдь я думалъ, что они такая-же публика, какъ и мы. Даже удивился, что вдругъ меня совсмъ посторонняя дама за шиворотъ и за рукавъ хватаетъ. Ну, пренэ, мадамъ, пренэ. Вотъ и ле калошъ. Ахъ, чтобъ имъ пусто было! Капельдинерши вмсто капельдинеровъ. Комбьянъ за сохраненіе платья? — спросилъ Николай Ивановичъ, опуская руку въ карманъ за деньгами.

— Ce que vous voulez, monsieur… — жеманно отвчали дамы, присдая.

Николай Ивановичъ вынулъ полуфранковую монету и спросилъ:

— Ассэ?

— Oh, oui, monsieur, merci, monsieur…

Опять т-же присданія и одна изъ дамъ стрльнула даже на Николая Ивановича подведенными глазами, какъ-то особенно улыбнувшись.

— Фу ты, чортъ возьми! Заигрываетъ крашеная-то! Скосила глаза… Ты видала?

— Ну, ужъ ты и наскажешь!