Наши за границей

— Да брось. Ну, теперь кому?.. Теперь напишу Скалкину, — сказалъ Николай Ивановичъ и сталъ писать. Въ письмѣ стояло:

«Изъ дальнихъ французскихъ странъ, среди бушующей бури на Эйфелевой башнѣ, посылаю тебѣ, Иванъ Лукьянычъ, свой поклонъ. Насилу поднялись. Вѣтромъ такъ качало, что просто ужасти. Ежели тебѣ на пароходѣ было страшно, когда васъ качало вѣтромъ во время поѣздки на Валаамъ, то тутъ въ сто разъ страшнѣе. Жена упала даже въ обморокъ, но ее спасъ спиртомъ одинъ англичанинъ. А я ни въ одномъ глазѣ… Эйфелева башня въ десять разъ выше петербургской думской каланчи, а наверху флагъ. Мы сидимъ около этого флага и пьемъ шампанское, которое здѣсь дешевле пареной рѣпы».

— Для чего-же ты врешь-то все? — замѣтила мужу Глафира Семеновна, когда письмо было прочитано.

— Душечка, да нешто онъ можетъ узнать, что я вру? Пущай… Такъ лучше… Зависти будетъ больше. Вѣдь и Скалкинъ бахвалилъ, что поѣдетъ заграницу на выставку, однако вотъ не попалъ, — отвѣчалъ Николай Ивановичъ. — Кому-бы еще написать? — задумался онъ.

— Да брось ты писать. Давай я только маменькѣ напишу, — сказала Глафира Семеновна и, придвинутъ къ себѣ карточку, принялась писать, говоря вслухъ:

«Любезная мамаша, здравствуйте. Вчера мы благополучно пріѣхали въ городъ Парижъ, a сегодня въ воздушной каретѣ поднялись на Эйфелеву баншю»…

— A сама зачѣмъ врешь? — попрекнулъ жену Николай Ивановичъ. — Даже маменькѣ родной врешь. Какая такая воздушная… карета?

— A клѣтка-то, въ которой мы поднимались? Вѣдь она воздушная… вѣдь мы по воздуху…

— Врешь!.. По рельсамъ катились.

— Но все-таки вѣдь наверхъ, на воздухъ взбирались, a не на гладкомъ мѣстѣ.

— Пиши ужъ, пиши… Богъ съ тобой!

— Пожалуй, я слово «воздушной» зачеркну…

— Да ничего, ничего. Напиши только, что птицы такъ и гнались за нами.

— Зачѣмъ-же я буду писать, чего не было.

— Ну, тогда я напишу Терентьевьшъ, что тебя на высотѣ большой орелъ клюнулъ и чуть шляпку съ тебя не сорвалъ, но я его убилъ зонтикомъ.

— Нѣтъ, нѣтъ… маменька испугается. Она и такъ плакала, когда мы уѣзжали, и безпокоилась обо мнѣ. Надо ее успокоить.

«Обнимаю васъ и цѣлую съ высоты Эйфелевой башни ваши ручки и прошу родительскаго благословенія, навѣки нерушимаго. Погода отличная и тутъ совсѣмъ не страшно. Николай Иванычъ также цѣлуетъ васъ». Вотъ и все…

— Непремѣнно напишу Терентьевымъ, что орелъ хотѣлъ шляпку съ тебя сорвать, но я убилъ его зонтикомъ, — стоялъ на своемъ Николай Ивановичъ и, допивъ пиво, крикнулъ прислуживавшей женщинѣ, показывая на пустой стаканъ: — Гарсонъ! Мамзель! Анкоръ!

XL

Удаляясь изъ пивной, супруги опустили написанныя въ Россію открытыя письма въ почтовый ящикъ, находившійся тутъ-же, въ первомъ этажѣ Эйфелевой башни, и Николай Ивановичъ сказалъ женѣ:

— Ну, теперь во второй этажъ башни. Собирайся, Глафира Семеновна. Вонъ билетная касса.

Опять покупка билетовъ на подъемную машину. Опять хвостъ. Наконецъ добрались до каретки подъемной машины. На этотъ разъ каретка была меньше. Глафира Семеновна ужъ безъ робости вошла въ нее. Свистокъ — и подъемная машина начала поднимать карету. Опять свистокъ, и карета остановилась Супруги вышли изъ нея. Глафира Семеновна взглянула направо и налѣво — передъ глазами только желѣзные переплеты башни, окрашенные въ рыжеватый красный цвѣтъ, а дальше — воздухъ и ничего больше. Глафирѣ Семеновнѣ вдругъ сдѣлалось жутко. Она разставила ноги и остановилась схвативъ мужа за рукавъ.

— Николай Иванычъ, страшно. Ей-ей, я чувствую, какъ башня шатается, — проговорила она.

— Да нѣтъ-же, нѣтъ… Это одно головное воображеніе. Ну, подойдемъ къ периламъ и посмотримъ внизъ.

— Нѣтъ, нѣтъ… ни за что на свѣтѣ! Перила обломятся, да еще полетишь, чего добраго…. Да и что тутъ смотрѣть… Взобрались — съ насъ и довольно. Теперь и спустимся внизъ…

— Какъ внизъ? Еще два этажа.

— Ни за какія коврижки я больше подниматься не стану.

— Глаша! Да какъ-же это? Добраться до второго этажа и вдругъ…

— Слишкомъ достаточно. Вѣдь что на второмъ, то и на третьемъ этажѣ, то и на четвертомъ, только развѣ что немножко повыше. И тутъ вокругъ небеса — и ничего больше, и тамъ вокругъ небеса — и ничего больше.

— Да, можетъ быть, тамъ облака…

— Ты вѣдь облака видѣлъ на первомъ этажѣ и даже писалъ объ нихъ знакомымъ, такъ чего-жъ тебѣ?.. У тебя ужъ на первомъ этажѣ облака о башню задѣвали.

— Да вѣдь это я такъ только. Ну, какъ-же не взобраться на самую вершину! Вдругъ кто-нибудь спроситъ…

— Разсказывай, что взбирался на самую вершину. Да ты ужъ и разсказалъ въ письмѣ къ Скалкинымъ, что мы сидимъ на самой вершинѣ около флага и пьемъ шампанское. Ну, смотри здѣсь во второмъ этажѣ, все что тебѣ надо, и давай спускаться внизъ.

Они подходили къ столику, гдѣ продавались медали съ изображеніемъ башни.

— Давай хоть пару медалей купимъ. Все-таки на манеръ башенныхъ паспортовъ будетъ, что, дескать, были на башнѣ,- сказалъ Николай Ивановичъ и купилъ двѣ медали.