Наши за границей

Англичанинъ пробормоталъ ему что-то въ отвѣтъ по-англійски и тоже понюхалъ изъ флакона. Николай Ивановичъ ничего не понялъ изъ сказаннаго англичаниномъ, но все-таки и въ свою очередь счелъ за нужное отвѣтить:

— Дамскій полъ, такъ ужъ понятное дѣло, что робѣютъ. Бабья нація — вотъ и все тутъ.

Англичанинъ указали на барометръ, висѣвшій на стѣнѣ кареты, и опять что-то пробормоталъ по-англійски.

— Да, да… жарконько. Опять-же и изнутри подогрѣваетъ, потому волненіе. Въ туннель по желѣзной дорогѣ выѣзжаешь, такъ и то духъ замираетъ, a тутъ, судите сами на эдакую вышь.

Въ такомъ духѣ, рѣшительно не понимая другъ друга, они обмѣнялись еще нѣсколькими фразами. Наконецъ карета остановилась и кондукторъ открылъ дверцу.

— Ну, вотъ и отлично… Ну, вотъ и пріѣхали… Ну, вотъ и первый этажъ. Чего тутъ бояться? старался ободрить Николай Ивановичъ жену, выводя ее изъ кареты.

— Господи! Пронеси только благополучно! Угодники Божіи, спасите… — шептала та. — Вѣдь какой грѣхъ-то дѣлаемъ, взобравшись сюда. За вавилонское столпотвореніе какъ досталось людямъ! Тоже вѣдь башня была.

— Вавилонская башня была выше.

— A ты видѣлъ? Видѣлъ ее?

— Не видалъ, да вѣдь прямо сказано, что хотѣли до небесъ…

— A не видалъ, такъ молчи!

— Я и замолчу, a только ты-то успокойся, Христа ради. Посмотри: вѣдь никто не робѣеть. Женщинъ много, и ни одна не робѣетъ. Вонъ католическій попъ ходитъ — какъ ни въ чемъ не бывало. Батюшки! Да вдѣсь цѣлый городъ! Вонъ ресторанъ, a вотъ и еще…

— Тебѣ только рестораны и замѣчать. На что другое тебя не хватитъ, a на это ты мастеръ.

— Да вѣдь не выколоть-же, душечка, себѣ глаза. Фу, сколько народу! Даже и къ рѣшеткѣ-то не пробраться, чтобы посмотрѣть внизъ. Ну, какъ такую уйму народа вѣтромъ сдунуть? Такого и вѣтра-то не бываетъ. Протискивайся, протискивайся скорѣй за мной, — тянулъ Николай Ивановичъ жену за руку, но та вдругъ опять поблѣднѣла и остановилась.

— Шатается… Іувствую, что шатается, — прошептала она.

— Да полно… Это тебѣ только такъ кажется. Ну, двигай ножками, двигай. Чего присѣла, какъ насѣдка! Всѣ веселы, никто не робѣетъ, a ты…

— У тѣхъ своя душа, a у меня своя…

Кое-какъ супруги протискались къ рѣшеткѣ.

— Фу, вышь какал! A только вѣдь еще на первомъ этажѣ, - воскликнулъ Николай Ивановичъ. — Люди то, люди то какъ букашки внизу шевелятся. Дома-то, дома-то! Смотри-ка, какіе дома-то! Какъ изъ картъ. Батюшки! Въ даль то какъ далеко видно. Сена-то какъ ленточка, a пароходики на ней какъ игрушечные. А вонъ вдали еще рѣчка. Знаешь, что, Глаша, я думаю, что ежели въ подзорную трубу смотрѣть, то отсюда и наша Нева будетъ видна.

Глафира Семеновна молчала.

— А? Какъ ты думаешь? — допытывался Николай Ивановичъ, взглянулъ на жену и сказалъ:- Да что ты совой-то глядишь! Будетъ тебѣ… Выпучила глаза и стоитъ. Вѣдь ужъ жива, здорова и благополучна. Навѣрное отсюда въ зрительную трубу Неву видѣть можно, а изъ верхняго этажа понатужиться, такъ и Лиговку увидишь. Гдѣ англичанинъ-то, что съ нами сидѣлъ? Вотъ у него-бы подзорной трубочкой позаимствоваться. Труба у него большая. Пойдемъ… Поищемъ англичанина… Да ты ступай ножками-то смѣлѣе, ступай. Вѣдь тутъ не каленая плита. Батюшки! Еще ресторанъ. Смотри-ка въ окно-то: тутъ какія-то тирольки въ зеленыхъ платьяхъ прислуживаютъ. А на головахъ-то у нихъ что рога… Рога какіе то! Да взгляни-же, Глаша.

— Зачѣмъ? Это тебѣ тирольки съ рогами интересны, а мнѣ онѣ — тьфу! — раздраженно отвѣчала Глафира Семеновна.

— Нѣтъ, я къ тому, что ресторанъ-то ужъ очень любопытный, — указывалъ Николай Ивановичъ на Эльзасъ-Лотарингскую пивную.

— Да ужъ не подговаривайся, не подговаривайся. Знаю я, чего ты хочешь.

— А что-же? Это само собой. Забрались на такую высоту, такъ ужъ нельзя-же не выпить. Съ какой стати тогда лѣзли? Съ какой стати за подъемную машину деньги платили? Чѣмъ-же намъ тогда похвастать въ Петербѵргѣ, ежели на такой высотѣ не выпить? А тогда прямо будемъ говорить: въ поднебесьѣ пили. Ахъ, да… Вонъ, тамъ, кстати, открытыя письма съ Эйфелевой башни пишутъ. Здѣсь вѣдь почта-то… Только-бы намъ этихъ самыхъ почтовыхъ карточекъ купить… Да вонъ онѣ продаются. Напирай, напирай на публику. Сейчасъ купимъ. Ты и маменькѣ своей отсюда писульку напишешь: дескать, любезная маменька, бонжуръ съ Эйфелевой башни и же ву при вашего родительскаго благословенія. А монъ мари шлетъ вамъ поклонъ.

Супруги протискивались къ столику, за которымъ пожилая женщина въ черномъ платьѣ продавала почтовыя карты съ изображеніемъ на нихъ Эйфелевой башни.

— Катръ… Катръ штукъ… Или даже не катръ, сенкъ, — сказалъ Николай Ивановичъ, выкидывая столъ пятифранковую монету.

— Je vous en prie, monsieur, — отсчитала продавщица карточки и сдала сдачу.

— Учтивый народъ, вотъ за что люблю! Все «же ну при», все «монсье», — восторгался Николай Ивановичъ. — Ну, Глаша, теперь въ ресторанъ, гдѣ тирольки съ рогами. Надо-же вѣдь гдѣ-нибудь письма-то написать. Кстати и тиролекъ этихъ самыхъ посмотримъ.