Наши за границей

– Шестнадцать французских четвертаков взяли за все про все, – говорил жене Николай Иванович, когда они вышли из ресторана «Дюваль». – Что‑то больно дешево. Ты рассчитай, что ведь мы вина потребовали на восемь четвертаков. Бутылку красного в четыре четвертака и бутылку белого в четыре четвертака. Стало быть, за еду пришлось всего восемь четвертаков. А ведь мы десять порций съели, шесть порций одной лососины. Положим, порции такие, что один раз в рот положить, но все‑таки… Нет, стало быть, за вход в ресторан с нас ничего не взяли. Ничего… С какой же стати при входе два этих самых билета‑то нам всунули? – рассуждал он про дювалевские расчетные карты – addition. – Нет, это не дорогой ресторан, ежели так рассудить.

– Да уж брось… Ну что тут считать. Все равно в этот ресторан я больше никогда не пойду, – отвечала Глафира Семеновна. – Помилуйте, улиток каких‑то в раковинах нам сунули! Мы спрашиваем рыбу, явственно уж, кажется, говорю – пуансон сале, – а нам суют улиток. Надо запомнить этот ресторан, чтобы не попасть в него как‑нибудь по ошибке, – прибавила она, оглянулась и вдруг увидала большую, освещенную газом вывеску, гласящую по‑французски: «Театр египтян и арабов». – Николай Иваныч, вон там арабский театр… арабский и египетский… Возьмем билеты и посмотрим. Наверное, что‑нибудь забавное.

– Да ведь ни ты, ни я ни по‑египетски, ни по‑арабски не знаем, – дал ответ муж.

– Да тут и не надо знать. Просто так посмотрим. Ведь уж как по‑французски представляют, мы нынешнее лето и в Петербурге в «Аркадии» видели, а тут по‑арабски и по‑египетски.

– Ну что ж, зайдем.

– Да, конечно же зайдем, возьмем недорогие места, а не понравится – и вон. Даже и лучше, если недолго просидим. Надо пораньше домой… Я ужасно устала, мне только бы до постели. Поужинать‑то и у себя в гостинице спросим. Ведь уж наверное в гостинице есть ресторан.

– Смотри‑ка… Смотри‑ка… Что это впереди‑то?..

Супруги завернули за угол, и глазам их представилась великолепная картина освещенных разноцветными огнями фонтанов. Струи и столбы воды играли всеми цветами радуги и рассыпались бриллиантовыми брызгами. Эйфелеву башню также освещали белыми матовыми лампионами по всем этажам, а с фонаря башни в темноте ночи расстилалась по небу громадная полоса друммондова света. Картина была поразительная, и супруги остановились.

– Вот это хорошо! – невольно вырвалось у Николая Ивановича.

– Да, да… Действительно превосходно, – отвечала Глафира Семеновна. – Смотри‑ка, как с башни электричество‑то пущают.

– Это не электричество… Разве электричество такое бывает! Вон у нас на Невском электричество‑то! А это, это… Как его? Это магнетизм… Животный магнетизм, должно быть.

– Полно, полно. Животный магнетизм совсем другое. Животным магнетизмом усыпляют. Я читала. Тот из человека выходит… из его живота… Это особенные такие люди есть, которые из себя животный магнетизм испускают, и называются они медиумы.

– Да нет же, нет. Ну что ты меня морочишь! Где медиумы, там спиритизм.

– Сказал тоже! Спиритизм – духи… Там покойников вызывают. То есть не настоящих покойников, а их тени, – вот они и стучат в стол.

– Ну так гипнотизм… Вот как гипнотизм…

– Ах, как ты любишь спорить, Николай Иваныч! Гипнотизм – это когда человек деревенеет и его булавками колют. А это электричество. Ведь электричества разные бывают. В телефоне вон тоже электричество.

Супруги заспорили. Наконец Николай Иванович махнул рукой и сказал:

– Ну, пусть будет по‑твоему, пусть будет электричество. Плевать мне на все это. Пойдем в театр арабов смотреть.

Они отправились по направлению к освещенной газом театральной вывеске.

– Ты рассуди сам: ну, кто же может с башни животом такой большой магнетизм пускать, который даже полнеба обхватил? – все еще не унималась Глафира Семеновна.

– Довольно, Глафира Семеновна, довольно… – останавливал ее Николай Иванович. – Надоело.

– Нечего тут и надоедать. Я про все это даже в книжке читала.

– Пожалуйста, не хвастайся своим образованием. И мы кое‑что читали.

– Ну, где тебе с мое читать! Когда тебе?.. Ведь ты целый день в лавке стоишь, а я дома и все за книгами…

– Знаю я твои книги! Про Гастона, про Берту да про Жерома – про их любовные похождения…

– Неправда, неправда. Я и ученые книги читаю.

– Про ученость уж ты оставь. Хороша твоя ученость! Ученость свою уж ты доказала. Сейчас я просил тебя в ресторане селедку по‑французски спросить, так ты и то не могла.

– Оттого что нас про селедку не учили. У нас пансион был для девиц… Ну, с какой стати девицу про селедку учить? Селедка – предмет мужской, а не женский, она принадлежит к закуске, а закуска подается к водке, а водку разве девицы пьют?

– Да ведь девицы‑то выходят замуж, делаются потом хозяйками, подают мужу и его гостям селедку к водке, так как же их про селедку‑то не учить?..

В это время над самым ухом супругов раздался удар в ладоши и громкий сиплый выкрик:

– Nous sommes ouverts! Dans un quart d’heure nous commensons! Voyons, messieurs et mesdames… Faites attention… Voici la caisse… Prenez les billets. Depechez‑vous, depechez‑vous. Seulement un franc…