Наши за границей

– Постой… Я помню, что против нашей гостиницы красная железная перчатка висела над магазином.

– И я это‑то помню, но нельзя же нанимать извозчика в гостиницу, против которой красная железная перчатка висит.

– А может быть, он знает! Попробуй. Постой… Как по‑французски красная перчатка?

– Ган руж. Да так нельзя…

– А вот я сейчас на счастье… Коше… В отель, где ган руж. Гран ган руж, – обратился Николай Иванович к извозчику.

– Je ne connais pas un tel hôtel, monsieur, – отрицательно потряс головой извозчик. – Quelle rue?.. Quel numéro?

– He знает, черт его дери! Скажи ему, Глаша, что там на углу была еще посудная лавка и старуха в красном чепце сидела.

– Эн пти рю… О куан э ля бутик авек де вер… Опре де отель эн гранд ган руж де фер… Ну завон ублие ля рю…

– C’est impossible de chercher comme ça votre hôtel, madame, – улыбнулся извозчик. – Avez‑vous la carte de l’hôtel? Donnez‑moi la carte seulement.

– Нон, нон… В том‑то и дело, что нон. Ну завон ублие деманде ля карт.

– Да ведь ты помнила там какие‑то улицы около. Сама же мне читала. Еще где Гастон там какой‑то или Жером пырнул кого‑то кинжалом, – заметил Николай Иванович.

– Ах да… – оживилась Глафира Семеновна. – Рю де Лафайет и рю Лафит. Коше, се не па луан де рю Лафайет е рю Лафит.

– Voyons, madame… Alors on peut partir…

– Me се не па ля рю Лафайет е рю Давит, ме эн птит рю…

– Prenez seulement place, – указал извозчик на экипаж.

– Садись, Николай Иваныч… Мы доедем до улицы Лафайет, а там будем искать. Я помню, что три или четыре переулка от улицы Лафайет.

– Два, а не четыре. Мне помнится, что два.

– Где тебе знать, коли ты по сторонам зевал! Я улицы замечала, я и про Жерома вспомнила, и про угольщика Жака. Садись скорей.

– Ах, какая беда стряслась! – кряхтел Николай Иванович, залезая в экипаж. – Ну, как мы теперь ночью будем разыскивать переулки!

Извозчик стегнул лошадь. Поехали.

– Помнится мне также, что в одном переулке, через который мы проходили из гостиницы в рю Лафайет эту самую, была вырыта яма и в ней копались около тротуара два блузника, – сказала Глафира Семеновна, припоминая местность.

– А мне помнится, что недалеко от гостиницы была решеточка такая железная с шишечками, – прибавил Николай Иванович.

– Ври больше! Решеточка с шишечками совсем в другом конце города, около церкви Нотр‑Дам.

– Врешь, врешь! Там еще мальчишка стоял и какуюто трещотку вертел.

– Дурак! Да разве можно по мальчишке с трещоткой замечать! Ну, мальчишка с трещоткой днем стоял, а ведь уж теперь ночь. Неужели так до ночи и будет с трещоткой стоять!

– Да ведь я к слову, Глаша. Ну чего ты сердишься? И хватит, наконец, ругаться. Люди в несчастии, не знают, как домой попасть, а она ругается.

– Да тебя мало ругать, мало! Батюшки! Да ты пьян, ты клюешь носом! И чего ты этого коньячищу в театре насосался!

– Я не пьян. Я ни в одном глазу…

– Не пьян… Целый графин высосал.

– Графин… Говорить‑то все можно. Разве это графин! Разве такие графины бывают? Бородавка какая‑то вместо графина. В нем и стакана коньяку не было.

– Боже мой, Боже мой! У тебя даже язык заплетается… Впопыхах‑то я сначала и не заметила. Ну, что я буду делать с тобой пьяным? Ведь нас в часть возьмут, в полицейскую часть.

– Успокойся, здесь частей нет. Здесь цивилизация. Да и пьяных никуда по высшей цивилизации не берут.

– Пьяница!

– Я не пьяница! Нет, пардон, мадам.

– Молчи.

Вскоре супруги подъехали в рю Лафайет. Извозчик указал на улицу.

– А рю Лафит? – спросила Глафира Семеновна.

– Се n’est pas loin, madame.

– Ну, куда теперь ехать? Надо выйти из экипажа и искать переулки пешком, – сказала Глафира Семеновна. – Коше! Арете… Выходи, Николай Иваныч. Рассчитывайся с извозчиком.

– Зачем выходить? Прямо… – бормотал Николай Иванович пьяным голосом, но все‑таки, выпихнутый Глафирой Семеновной, вышел и стал отдавать извозчику деньги.

– Батюшки! Да ты до того пьян, что качаешься. Вот тебя до чего развезло! Ночь, чужой город, пьяный муж… Ну, что мне с тобой теперь делать! – восклицала Глафира Семеновна.

Решетка с шишечкой

Николая Ивановича действительно, как говорится, совсем развезло от выпитого коньяку, когда он с супругой приехал в улицу Лафайет. Приходилось искать гостиницу, где они остановились, но к этому он оказался решительно неспособным. Когда он рассчитался с извозчиком и попробовал идти по тротуару улицы, его так качнуло в сторону, что он налетел на громадное зеркальное стекло шляпного магазина и чуть не разбил его. Бормотал он без умолку.

– Шляпный магазин… Вот хоть убей – этого шляпного магазина я не помню, стало быть, мы не туда идем, – говорил он.

– Да что ты помнишь! Что ты можешь помнить, ежели ты пьян как сапожник! – восклицала Глафира Семеновна, чуть не плача, и взяла мужа под руку, стараясь поддержать его на ходу.

– Врешь. Решеточку с шишечками я помню чудесно. Она вот бок о бок с нашей гостиницей. А где эта решеточка с шишечками?

– Иди, иди, пьяница. Господи! Что мне делать с пьяным мужем!

– Глаша, я не пьян… Верь совести, не пьян.

– Молчи!