Наши за границей

Супруги перешли улицу и вошли в перчаточный магазин. Перчаточник, как и утром, встретил их опять в одном жилете.

– Vous voulez des gants, madame? – спросил он.

– Вуй, вуй! Ну аштон де ган. Но дит же ву при – у э отель иси? Ну завон арете дан отель е ну завон ублие ле нумеро. А вывески нет. Нон екри сюр ля порт. Ну рюсс… Ну де Рюсси… – пояснила Глафира Семеновна. – Vous désirez les chambres garnies, madame?

– Вуй, вуй… Должно быть, ле шамбр гарни. Там эн вье мосье хозяин и ен вель мадам.

– Voila, madame. C’est la porte des chambres garnies, – указал перчаточник.

– А пуркуа не па зекри сюр ля порт?

– Ces chambres sont sans écritaux, madame. Voilà la porte.

– Здесь, здесь… Только без вывески. Подъезд напротив, – радостно проговорила Глафира Семеновна.

Выбрав себе перчатки, она повела мужа из магазина. Николай Иванович было обернулся к перчаточнику и воскликнул:

– Рюсс е Франсе… Бювон ле вен руж. Вив ля Франс! – Но Глафира Семеновна просто‑напросто выпихала его за дверь. Через минуту они звонили у своего, запертого уже подъезда. Им отворил сам старик хозяин. В глубине подъезда стояла старушка хозяйка.

Без ужина

Забравшись к себе в пятый этаж, а по‑парижски – только в troisième, супруги задумали напиться чаю с бутербродами. То есть задумала, собственно, одна Глафира Семеновна, ибо Николай Иванович был совсем пьян и, сняв с себя пиджак и жилет, пробовал подражать танцовщице из египетского театра, изображая знаменитый danse de ventre, но ничего, разумеется, не выходило, кроме того, что его качало из стороны в сторону. Ноги окончательно отказались ему служить, и он проговорил:

– Мудреная это штука – танцы животом, особливо при моей телесности.

– Кончишь ты ломаться сегодня или не кончишь! – крикнула Глафира Семеновна.

– Да за неволю кончу, коли ничего не выходит. Нет, должно быть, только те египетские мумии и могут этот танец танцевать.

– Клоун, совсем клоун! И что это у тебя за манера – дурака из себя ломать, как только выпьешь! – воскликнула Глафира Семеновна и стала звонить слугу в электрический колокольчик.

Позвонила она раз, позвонила два, три раза, но всетаки никто не показывался в дверях.

– Спят там все, что ли? – проговорила она. – Но ведь всего еще только одиннадцать часов.

Она позвонила в четвертый раз. В коридоре послышались шаги и ворчанье, потом стук в дверь, и в комнату заглянул старик хозяин. Он был в белом спальном колпаке, в войлочных туфлях, в ночной сорочке и без жилета.

– Qu’est‑ce qu’il у a? Qu’est‑ce qu’il у a? Qu’avez vous donc? – удивленно спрашивал он.

– Ну вулон буар дю тэ… Апорте ля машин дю тэ, ле тас е ля тэйер. Э анкор ле бутерброд, – отнеслась к нему Глафира Семеновна.

– Comment, madame? Vous voulez prendre du thé? Mais la cuisine est fermée dеja. Tout le monde est couché… Il est onze heures et quart.

– Здравствуйте… В одиннадцать часов вечера уж и чаю напиться нельзя. Кухня заперта, все спят… вот какие парижские порядки, – взглянула Глафира Семеновна на мужа. – А я пить до страсти хочу.

– Что ж, Глаша, тогда мы бутылочку красненького с водицей выпьем, – отвечал тот.

– Чтоб я тебе еще дома позволила пьянствовать? Ни за что на свете! Лучше уж вон холодной воды из графина напьюсь.

– Да какое же тут пьянство, ежели красненькое вино с водицей!..

– Молчи.

Старик хозяин, видя такие переговоры насчет чаю и замечая неудовольствие на лице постояльцев, вообразил, что Глафира Семеновна, может быть, больна и хочет лечиться чаем, как вообще им только лечатся французы, – и спросил:

– Etes‑vous malade, madame? Alors…

– Как малад? Коман малад? Здорова, даже очень здорова. Я есть хочу. Же ве буер е манже. Нельзя дю тэ, так апорте муа дю пян, дю бер е де вьянд фруа. Же деманд фруа. Ля кюизинь е ферме, так апорте муа фруа. Ля вьянд фруа…

– C’est impossible, madame. À présent nous n’avons point de viande…

– Как? И де вьянде фруа нет? Какой же после этого у вас отель пур вояжер, ежели даже холодного мяса нет! Ну, ля вьянд нельзя, так фромаж. Фромаж и пян блан.

– Seulement jusqu’a neuf heures, madame, mais а présent il est plus de onze heures, madame, – развел руками старик хозяин.

– Только до девяти часов, видите ли, можно чтонибудь съестное получить, – опять взглянула Глафира Семеновна на мужа. – Ну, гостиница!

– Просто шамбр‑гарни здесь, – отвечал Николай Иванович и прибавил: – Спроси бутылочку красного‑то вина. Красное вино, наверное, уж есть. Ежели и кухня заперта, так ведь его ни варить, ни жарить.

– Понимаешь ты, я уже спрашивала холодного мяса и сыру, – и то нет.

– А красное вино, наверное, есть. Французы его походя трескают. Вен руж, мосье… Апорте вен руж, можно? – обратился Николай Иванович к хозяину.

Тот пожал плечами и отвечал:

– Qui, monsieur. Je vous procurerai…

– Видишь, видишь! Красное вино есть же!

– Но ведь это только пойло. А я есть хочу. Понимаешь ты – есть! – раздраженно воскликнула Глафира Семеновна.

– Ну, так булки спроси, ежели ничего нет. Красное вино с булочкой отлично.

– Же ве манже, мосье, – опять обратилась к хозяину Глафира Семеновна. – Ну, ле вен руж. Бьен. И апорте муа хоть дю пян блан. Же ве супе.