Наши за границей

– Не взобравшись‑то еще на башню?! Да что ты! Двигайся, двигайся…

Подъемной машины еще не было. Она была наверху. Но вот заскрипели блоки, завизжали колеса, катящиеся по рельсам, и громадная карета начала спускаться.

– Фу, прямо на нас! Даже дух замирает. А запрут в курятник да начнут поднимать, так еще хуже будет, – продолжала бормотать Глафира Семеновна, держась за пальто мужа.

– А ты зажмурься – вот и не будет страшно.

Три раза поднималась и опускалась карета, пока супругам пришла очередь занять в ней места. Наконец они вошли и поместились на деревянных скамейках, стоящих в ряд. Дверцы кареты задвинулись. Глафира Семеновна перекрестилась и слегка зажмурилась. Свисток, и карета, глухо постукивая колесами о рельсы, начала плавно подниматься наверх. Глафира Семеновна невольно взвизгнула и вцепилась в рукав мужа. Она действительно боялась, побледнела и слезливо моргала глазами. Николай Иванович как мог успокаивал ее и говорил:

– Эка дура, эка дура! Ну с чего ты? Ведь и я с тобой… Полетим вниз, так уж вместе.

Сидевший рядом с ней длинноногий англичанин в клетчатом пальто, в неимоверно высокой шляпе и каких-то из желтой кожи лыжах вместо сапог тотчас полез в висевшую у него через плечо вместе с громадным биноклем кожаную сумку, вынул оттуда флакон со спиртом и, бормоча что‑то по‑английски, совал ей флакон в нос. Глафира Семеновна отшатнулась.

– Нюхай, нюхай… Чего ж ты? Видишь, тебе спирт дают… – сказал Николай Иванович жене. – Да скажи мерси.

– Не надо, не надо. Ничего мне не надо. Сами на испуг повели, а потом лечить хотите.

– Да нюхай же, говорят тебе. Ведь это хорошо. Нюхни, а то невежливо будет.

– Не стану я нюхать. Почем я знаю: может быть, это какие‑нибудь усыпительные капли.

– Эх, какая! Ну, тогда я понюхаю, а то, ей‑ей, невежливо. Бите, мусье, – обратился Николай Иванович к англичанину, взял в руку флакон, понюхал и с словом «мерси» возвратил.

Англичанин пробормотал ему что‑то в ответ по‑английски и тоже понюхал из флакона. Николай Иванович ничего не понял из сказанного англичанином, но все-таки и в свою очередь счел за нужное ответить:

– Дамский пол, так уж понятное дело, что робеют. Бабья нация – вот и все тут.

Англичанин указал на барометр, висевший на стене кареты, и опять что‑то пробормотал по‑английски.

– Да, да… жарконько. Опять же и изнутри подогревает, потому волнение. В туннель по железной дороге въезжаешь, так и то дух замирает, а тут, судите сами, на эдакую вышь.

В таком духе, решительно не понимая друг друга, они обменялись еще несколькими фразами. Наконец карета остановилась, и кондуктор открыл дверцу.

– Ну, вот и отлично… Ну, вот и приехали… Ну, вот и первый этаж. Чего тут бояться? – старался ободрить Николай Иванович жену, выводя ее из кареты.

– Господи! Пронеси только благополучно! Угодники Божии, спасите… – шептала та. – Ведь какой грех‑то делаем, взобравшись сюда. За вавилонское столпотворение как досталось людям! Тоже ведь башня была.

– Вавилонская башня была выше.

– А ты видел? Видел ее?

– Не видал, да ведь прямо сказано, что хотели до небес…

– А не видал, так молчи!

– Я и замолчу, а только ты‑то успокойся, Христа ради. Посмотри: ведь никто не робеет. Женщин много, и ни одна не робеет. Вон католический поп ходит как ни в чем не бывало. Батюшки! Да здесь целый город! Вон ресторан, а вот и еще…

– Тебе только рестораны и замечать. На что другое тебя не хватит, а на это ты мастер.

– Да ведь не выколоть же, душечка, себе глаза. Фу, сколько народу! Даже и к решетке‑то не пробраться, чтобы посмотреть вниз. Ну как эдакую уйму народа ветром сдунет? Такого и ветра‑то не бывает. Протискивайся, протискивайся скорей за мной, – тянул Николай Иванович жену за руку, но та вдруг опять побледнела и остановилась.

– Шатается… Чувствую, что шатается, – прошептала она.

– Да полно… Это тебе только так кажется. Ну, двигай ножками, двигай. Чего присела, как наседка! Все веселы, никто не робеет, а ты…

– У тех своя душа, а у меня своя…

Кое‑как наши герои протискались к решетке…

– Фу, вышь какая! А только ведь еще на первом этаже, – воскликнул Николай Иванович. – Люди‑то, люди-то, как букашки, внизу шевелятся. Дома‑то, дома‑то! Смотри‑ка, какие дома‑то! Как из карт. Батюшки! Вдальто как далеко видно. Сена‑то – как ленточка, а пароходики на ней – как игрушечные. А вон вдали еще речка. Знаешь что, Глаша, я думаю, что ежели в подзорную трубу смотреть, то отсюда и наша Нева будет видна.

Глафира Семеновна молчала.