Наши за границей

За декорацией, изображающей вдали холмы и на них домики американской деревушки, послышались истошные крики. Охотники, возившиеся около дикой, только что взнузданной лошади, бросили ее, вскочили на своих коней и опять понеслись по арене. Крики за холмами усилились, превратились в рев, и из‑за холмов показались скачущие на неоседланных лошадях индейцы с развевающимися длинными волосами и накинутыми на плечи полосатыми плащами. Они гнались за охотниками.

– Вот разбойники, индейцы‑разбойники. Они делают нападение на охотников. Видите, гонятся за ними, – сказал земляк.

Раздались выстрелы, лязг оружия, несколько всадников повалились с лошадей, в пороховом дыму смешались индейцы и охотники. Когда дым рассеялся, охотники были уже со связанными руками, индейцы уводили их и их лошадей за декорацию, изображающую холмы с деревушкой. На лошади одного из индейцев между шеей лошади и туловищем индейца лежал охотник со свесившимися руками и ногами. Еще один индеец тащил за собою по земле на аркане другого охотника.

– Прощайте, охотнички! Индейцы победили и повели их в плен на жаркое, – сказал Николай Иванович.

– Да неужто съедят? – поспешно спросила Глафира Семеновна.

– А то как же? Порядок известный. Ведь они людоеды. Из одной ноги бифштексы, из другой бефстроганов, из третьей какой‑нибудь там антрекот, – шутил Николай Иванович.

– Да неужели настоящим манером съедят?

– Нет, нет. Ведь это только представление. Кто же им позволит здесь, в Париже, людоедствовать! – успокоил Глафиру Семеновну земляк.

– Ну то‑то… а я уж думала…

Первое отделение представления кончилось. По местам забегали гарсоны с подносами, предлагая публике пиво, флаконы с коньяком, фрукты, сэндвичи. Также ходил мальчишка‑индеец в синих штанах с позументом в виде лампаса и в накинутом на плечи полосатом одеяле и навязывал публике слипшиеся комки каких‑то розовых обсахаренных зерен, бормоча что‑то по‑английски. Из английской речи, впрочем, выделялись и французские слова: vingt centimes. Пристал он и к супругам, тыкая им в руки по комку.

– Для еды это, что ли? – спрашивал его Николай Иванович. – Ты мне скажи, для еды? Манже?

Мальчишка не понимал и только твердил: vingt centimes.

– Конечно же для еды, – отвечал за него земляк. – Вон, видите, ест публика. Это что‑нибудь американское. Надо попробовать.

Он купил комок зерен, отломил кусочек, пожевал и выплюнул.

– Безвкусица, – сказал он.

Попробовали зерен и супруги и тоже выплюнули.

– А ничего нет интересного в этом диком представлении, – проговорила Глафира Семеновна, зевая в руку. – Тоска.

– Необыкновенно бойкие лошади, молодецкая езда индейцев и их ловкость – вот что интересно, – отвечал земляк.

– Полноте, полноте… Наши казаки куда лучше все эти штуки на лошадях проделывают, – возразил Николай Иванович.

Мерзавка

Представление индейцев действительно было донельзя однообразным. В первом отделении они гнались за охотниками, нападали и сражались с ними, в следующем отделении они то же самое проделывали, настигнув фургон с европейскими переселенцами. Глафира Семеновна зевала, зевал и Николай Иванович, не отставал от них и земляк.

– Пойдем‑ка мы лучше побродим по саду да зайдем к этим самым диким в их домики и посмотрим, как они живут, – сказал Николай Иванович. – Чего тут‑то глаза пялить. Ей‑ей, никакого интереса в этих скачках. Посмотрели, и будет. Кстати же, там и ресторан. Вставай, Глаша.

– Да, уж лучше действительно по саду походить, – согласилась Глафира Семеновна, вставая с места.

Беспрекословно поднялся и земляк. Они вышли из амфитеатра и по дорожкам сада направились к жилищам индейцев.

В палатках индейцев шла стряпня. Оставшиеся в палатках женщины, очевидно, готовили ужин для своих мужчин, гарцующих в это время на арене. Николай Иванович, Глафира Семеновна и земляк подняли войлок, висевший у входа, и вошли в одну из таких палаток. Там было дымно. Горел костер, разложенный на земле, и над костром висел котелок с варящейся в нем пшенной кашей. Около костра на корточках сидели две женщины – одна старая, другая молодая. Старая мешала деревянной палкой кашицу в котле. Молодая, имея в руке серповидный коротенький нож, разрезала мясо на мелкие кусочки, проделывая эту работу прямо на земле с притоптанной травой. Женщины были в одних только шерстяных коротких и чрезвычайно узких юбках полосатого рисунка и в грязных рубашках без рукавов. Ноги у обеих были босые. Голова старой женщины была повязана пестрым платком; молодая женщина была простоволосая, но зато на шее имела несколько ниток цветных бус. При входе посетителей женщины заговорили что‑то на своем наречии. Наконец молодая стрельнула глазами в сторону Николая Ивановича, поднялась с земли и, подойдя к нему, положила ему на плечи руки и улыбнулась.

– Мосье… Ашете абсент… Ашете абсент пур ну… – сказала она и стала ласково трепать Николая Ивановича по щекам.

– Брысь, брысь!.. – замахал тот руками, пятясь.

Но женщина не унималась. Она схватила его за руки и стала притягивать к себе, как бы стараясь, чтобы он ее поцеловал.