Наши за границей

– Mal à la tête? – спросил он Николая Ивановича, видя, что тот потирает рукой лоб и виски. – C’est toujours comme ça, quand on prend beaucoup de vin le soir.

– Смотри‑ка, до чего ты себя довел: слуга в гостинице и тот насмехается, что ты вчера был пьян, спрашивает, не болит ли у тебя голова, – сказала Глафира Семеновна.

– Он? Да как он смеет! Вон!

И Николай Иванович, поднявшись с дивана, сверкнул на слугу глазами и сжал кулаки. Слуга выскочил за дверь.

Супруги принялись за еду, но у Николая Ивановича после вчерашнего кутежа не было никакого аппетита. Он только пожевал немного сыру и принялся за чай. Глафира Семеновна одна уписывала черствую индейку и куски гуся.

– Что ж ты не ешь? – спросила она мужа.

– Не хочется что‑то.

– Ага! Будешь еще пьянствовать!

– Да уж не попрекай, не попрекай. Заслужу.

Старик, хозяин гостиницы, сам принес счет и положил его на стол перед нашими героями. Он также с любопытством смотрел на Николая Ивановича. Очевидно, то положение пьяного, в котором он видел его сегодня ночью, было в диво и ему. Он не вытерпел и также с улыбкой спросил:

– Votre santé, monsieur?[40]

Николай Иванович понял и сердито махнул рукой.

– Ну, ну, ну… Нечего тут… Проваливай! – сказал он. – С тобой, со старым чертом, разве этого не бывало?! Поди, тысячу раз бывало.

Хозяин потоптался на одном месте и скрылся за дверью. Супруги принялись рассматривать счет.

Счет

Расписанный на длинном листе, с мельчайшими подробностями, счет был громадный.

– Боже! Сколько наворотили! За что это? Ведь мы только спали и почти ничего не ели в гостинице! – воскликнул Николай Иванович. Он взял счет, повертел его в руках, посмотрел на строчки и сказал: – Не про нас писано. Прочти‑ка ты, Глаша, – прибавил он, обращаясь к жене.

Взяла в руки счет и Глафира Семеновна, принялась рассматривать и проговорила:

– Удивительно, какими каракулями пишут!

– А это, я думаю, нарочно, чтобы не все расчухали, – отвечал Николай Иванович. – Можешь, однако, понять‑то хоть что‑нибудь?

– Да вот шамбр… Это за комнату. Тут по двенадцати франков.

– Ну да, да… Так мы и торговались.

– Постой… Мы сторговались по двенадцати франков за комнату с двумя кроватями, а тут за вторую кровать отдельно по франку поставили. Кажется, за кровать. Да, да, это кровать.

– Да как же они смеют, подлецы! Ах, жалко, что я не умею ругаться по‑французски.

– Постой, постой. Тут два раза свечи. Бужи де сервиз и просто бужи. За первое два франка, за второе пять. Мы и сожгли‑то всего две свечи.

– Ловко! – прищелкнул языком Николай Иванович.

– Недоумеваю, за что два раза на свечи поставлено. Неужели первые два франка, то есть бужи де сервиз, они поставили за тот огарок в вонючем медном подсвечнике, который они нам давали внизу, в бюро гостиницы, чтобы пройти ночью со свечкой по неосвещенной лестнице до дверей нашего номера? Ведь это уж ни на что не похоже. Батюшки! Да и за постельное белье отдельно взяли.

– Не может быть!

– Отдельно, отдельно. Ну, счетец! Де кафе о ле три франка. Знаешь, за каждую чашку кофею с молоком они выставили нам по полтора франка, то есть по шести гривен на наши деньги, ежели считать по курсу.

– Да ведь это разбой!

– Хуже. Это какое‑то грабительство. А потом эн сервиз тэ, де сервиз тэ. Вообрази, за то, что мы у них брали посуду к своему чаю, булки и масло, они за всякий раз поставили по два франка.

– Да что ты! Ну народ! А между тем, как встретятся и узнают, что русский, – сейчас «вив ля Рюсси».

– Да из‑за этого‑то они и говорят «вив ля Рюсси», что с русского человека можно семь шкур содрать. Постой, постой… Вот тут еще есть папье а летр. Помнишь, ты взял два листка почтовой бумаги и два конверта, чтобы написать письма? Ну, так вот за это два франка.

– Не может быть!

– Смотри. За сегодняшний кусочек сыру, вот что мы сейчас ели, четыре франка поставлено.

– Ах, подлецы, подлецы!

– Даже марки, за почтовые марки к письмам и то по пятидесяти сантимов за штуку, – продолжала Глафира Семеновна. – Ведь это по полуфранку, ведь это больше, чем вдвое. Потом опять: сервиз, сервиз, и все по два франка. Это уж за прислугу, что ли? Должно быть, что за прислугу.

– Это за нашего коридорного дурака‑то в бумажном колпаке, что ли?

– Да должно быть, что за него. Батюшки! За спички… Де залюмет. За спички также отдельно поставлено.

– За бумажный колпак на голове коридорного отдельно не поставлено ли? – спросил Николай Иванович.

– Нет, не поставлено.

– А за войлочные туфли на ногах?

– Нет, нет. Но зато поставлено два франка за что‑то такое, чего уж я совсем понять не могу. Должно быть, это не за то ли, что тебя вчера вели под руки по лестнице, – сказала Глафира Семеновна. Николай Иванович смутился.

– Ну, ну, довольно… – махнул он рукой. – Поязвила – и будет.

– Ага! Не любишь! За разбитое‑то зеркало все‑таки пятьдесят франков должен заплатить. Вот оно… поставлено.

– Да когда же я бил? Нет, я этот счет так не оставлю, я его добром не заплачу, нельзя даваться в руки. Мало ли что могут в счет поставить! – горячился Николай Иванович.